|
Владимир Сорокин |
ЧАСТЬ 2 |
|
Толстой-4
Старый князь Михаил Саввич, проведший всю зиму в Поспелове, узнал про дуэль Бориса слишком поздно, когда рана сына уже затянулась, а вместе с нею затянулась и покрылась коркою вся история ссоры с Несвицким. Старик Арзамасов принадлежал к той редкой и ныне вымирающей породе светских львов, которые после десятилетий бессмысленного растрачивания душевных сил, к преклонным годам вдруг начинают задумываться над своей бесполезной и пустой жизнью, не становясь от этого честнее к самим себе, а наоборот - впадая в самообольстительный обман как бы проснувшихся людей. Повинуясь этому самообольщению, старый князь подавил в себе порыв гнева и решил простить сына. "Так будет лучше и для нас, и для его положения в свете, а с другой стороны - так будет и по-христиански", - умно заключил князь, и, оставшись чрезвычайно довольным собою, сразу же отписал сыну письмо с приглашением приехать в Поспелове на медвежью охоту Через неделю молодой Арзамасов уже целовал впалые щеки отца. Хотя Борис и вернулся в Поспелове с чувством вины, письмо отца приободрило его, не вызвав и признаков раскаянья. "Разве могу я быть виноватым?" - говорили его быстрые черные глаза и всегда румяное круглое лицо. Старик Арзамасов не стал докучать сыну расспросами, даже не поинтересовался о ране, решив задвинуть эту историю в самый дальний угол своей памяти, как задвигают разочаровавшую книгу на самую верхнюю пыльную полку в библиотеке, меж таких же неинтересных книг. "Охота все успокоит и всех примирит", - думал Михаил Саввич. Решено было идти в первый четверг на Масленицу Утро выдалось солнечным и морозным. Борис, проснувшись по обыкновению поздно, с удовольствием различил узкий клин ярко-голубого неба в просвете глухих штор и сладко потянулся всем своим молодым телом. Быстро собравшись, он сбежал с крыльца и по идеально ровно расчищенной от снега дорожке поспешил на скотный двор. Старый князь был уже там; облаченный в короткий полушубок, с ножом на поясе, в пушистой волчьей шапке, он ничем не отличался от двух его верных охотников - камердинера Степана и поспеловского мужика Ваньки Сиволая. Оба были страстными медвежатниками и бессменными товарищами князя по охоте, взявшие с ним шестьдесят два медведя. Степан - коренастый, с узким волчьим лицом и въедливыми глазами, первым заметил молодого князя, и, сняв лисий треух, привычно поклонился. Ванька - высокий широкоплечий богатырь с глуповато-благодушным выражением на круглом, как тыква, лице, неловко сгреб с головы трепаный малахай и тяжело согнулся в пояс. Стоявшие поодаль шестеро мужиков с рогатинами нехотя сняли шапки и тоже поклонились. - А, это ты, - повернулся к Борису старый князь, бросая на снег рваный подуздок и подставляя сыну щеку - Здравствуй. Борис поцеловал отца. - С такой аммуницией они у тебя к чертям разбегутся, разбойник! - сурово, но без злобы заговорил старик, забывая про сына. Горбатый скотник Гаврила виновато стоял перед ним, теребя нагайку. - Чего уставился, разбойник! Выводи! - крикнул Арзамасов. Гаврила заскрипел мерзлыми воротами, скрылся в хлеву и тотчас вывел на цепях трех давил - Шкворня, Сигея и Ноздрю. Завидя охотников, давилы завопили на все лады и рванулись к господам. Гаврила ловко поддернул их и подвел к старому князю. Давилы подползли к нему на четвереньках и стали лизать его высокие, блестящие от сала сапоги. - Не кормил! - утвердительно спросил старик, улыбаясь давилам. - Как же, барин? - обиделся Гаврила. - На что же их кормить-то перед травлей? - Ну, что скажешь? - старый князь с усмешкой посмотрел на сына. - Хороши мои давилы? - Хороши, - ответил Борис, беря за изодранное ухо Сигея и поворачивая к себе его смоляную лохматую голову - А где же Свищ? - Свища я весною Семену Васильевичу продал, - старый князь вытянул из тулупа свою неизменную серебряную фляжку с кориандровой настойкой. - Он, mon cher, сперва меняться предлагал на его Броню, да на что мне9 Продал за тысячу. Тройки нам всегда довольно было. Свищ только под ногами путался. Верно, Степан? - Точно так, ваше сиятельство! - серьезно согласился Степан, отпихивая прыгающего на него Шкворня. - Тройкой давить ухватистей. - Свищ один мог шатуна задавить, - сказал сам себе Борис, сразу вспомнив рыжеволосого, конопатого Свища, любителя говяжьих костей и тоскливых повечерних песен без слов. Ноздря, узнав Бориса, прыгнул, гремя искусанной цепью, ему на грудь, вцепился в плечи узловатыми черными пальцами и, радостно визжа, потянулся своей щекастой задубевшей мордой к румяному лицу князя. - Капо! - пробормотал Борис, пнув Ноздрю в живот коленом, и давило радостно отпрянул, бормоча свое обычное "ети-петь, ети-петь". Ноздря был матерым сорокалетним давилой, сокрушившим ребра не одному десятку медведей и прозванному так за свою отроческую привычку жадно вылизывать по утрам господам и прислуге ноздри. От других давил он отличался неимоверно широкой грудью, волосатыми, длинными мускулистыми руками, беспокойные пальцы которых непрерывно теребили растянутые соски на его груди. Ноздрю непременно на всех охотах ставили на прием - то есть первым на пути рвущегося из берлоги зверя. - Гаврила, седлай! - приказал старый князь, убирая фляжку и стремительно пряча свои маленькие руки и рукавицы. Вокруг все зашевелилось. "Вот оно, началось!" - весело подумал Борис, подпоясываясь поданным Степаном парчевым кушаком и затыкая за него кривой ятаган. Вскоре
вся охота выехала со скотного по направлению к Старому бору. Соня Соня
Соня убери молоток из из из шкапа. XIII
До берлоги оставалось полверсты и князь Михаил Саввич приказал всем спешиться и привязать лошадей, чтобы не поднять зверя раньше времени. Горбатый Гаврила, ехавший позади охоты на своей каурой Нечаве, проворно спрыгнул в снег и полез принимать гнедого Карбона старого князя и спокойную; муруго-пегую, равнодушную ко всему Сиси, на которой ехал Борис. Шестеро мужиков с рогатинами слезли со своих неказистых лошадок и побрели по глубокому снегу вслед за Ванькой, протаптывая тропу господам. За ними двинулся торопило Фомка со сворой давил. - Его (медведя) Ванька еще до Рождества отследил, - говорил князь сыну, следуя за Фомкой. - Он до пороши не залег, а и в шатуны тоже не сподобился, Старик, сам пять, вот и привередлив. Борис с улыбкой отметил про себя прежнюю черту отца - во время охоты говорить по-мужицки. - Старик, ваше сиятельство, то правда! - заговорил было бредущий следом с тремя рогатинами Степан, но князь поднял руку, приказывая умолкнуть. Вдруг давило Сигей, месящий снег на своре, прыгнул вверх, стал на ноги, втянул ноздрями свежий морозный воздух и издал тонкий продолжительный свист. Старый князь остановился, и сразу остановилась вся охота. - Видать, по мелочи, ваше сиятельство! - определил Степан. - Пускай сработает! - разрешил князь. Фомка отстегнул повод и показал Сигею палец. Сигей опустился на четвереньки, пригнул книзу крутолобую башку и вдруг сделал четыре стремительных прыжка в сторону от тропы. Из-под снега с шумом стали подниматься дремлющие в нем тетерева. Сигей метнулся к ним и схватил черно-синего, лирохвостого черныша. Мелькнули белые подкрылья тетерева, раздался хруст его костей. - Апорт! - скомандовал князь. Сигей подбежал, протянул птицу. Михаил Саввич взял еще подрагивающего черныша за ноги, встряхнул. Черное перо лучилось и играло на морозном солнце, надбровья алели, нежнейший белый пух виднелся в подкрыльях. Было странно видеть эту красивую теплую птицу зимой, на фоне застывшего под снегом леса. - Кинь потрох, заслужил! - приказал князь Степану, отдавая ему птицу. Степан концом своего огромного ножа вмиг вспорол чернышу брюхо, выдрал розово-перламутровые кишки и метнул Сигею. Давило поймал их налету и, к зависти Ноздри и Шкворня, проглотил в мгновенье ока. - Ну, теперь - всем тихо! - скомандовал старый князь, и Борис почувствовал нарастающие удары своего сердца, "Хоть бы мой Шкворень задавил!" - взмолился он и потрепал плосконосого, рыжего Шкворня по жестким, как солома, волосам. Шкворень улыбнулся во весь свой щербатый рот и проговорил хриплым басом: - Отрепь, отрепь, полостель. Подошли к берлоге. Медведь залег в низине, поросшей кустами и молодым ельником. Старый князь и Ванька расставили мужиков-обложиников, Степан подал господам две рогатины со стальными наконечниками. Трое мужиков раздали давилам давилки, или по-охотничьи - дубовые рукавицы, - шесть дубовых комельев с выдолбленными внутри ухватками. Давиды надели их на руки. Старый князь с Ноздрей встал прямо перед берлогой, Степан с Сигеем по левую руку от него, Борис со Шкворнем по правую, Мужики в долгополых сермяжных тулупах, как ратники на поле брани, выстроились вперемешку с елками по ту сторону берлоги и выставили вперед рогатины. - Держи! - подмигнул старый князь Борису и кивнул Степану. - С Богом! Степан достал из пазухи пороховую бомбу, закатанную в тесто, чиркнул кресалом, запалил и кинул почти точно в отдушник берлоги. Все замерли. "Господи, помоги мне!" - успел подумать Борис, отстегивая повод Шкворня. Бомба рванула не сильно, подняв кверху хлопья снега. Сизое облако дыма повисло над берлогой, и несравнимый ни с чем запах пороховой гари ударил всем в ноздри. Борису вмиг показалось, что медвежья морда, раздвигая дым, движется на него, но берлога не пошевелилась. "Неужели ошибся Сиволай?" - подумал Борис, как вдруг, потемневший от пороха снег вздыбился кверху и огромный худой медведь легко выскочил из берлоги на обложников. - Держи! - высоким женским голосом крикнул им старый князь. Раздался треск ломающихся рогатин, медведь кинулся вправо, взбив тучу сверкающей на солнце снежной пыли, на него прыгнул спущенный Степаном Сигей, но промахнулся; зверь сжался в бурый комок, стремительным прыжком перемахнул копошащегося в снегу Сигея и рванулся между старым князем и Борисом, Не помня себя, Борис отпустил ошейник рвущегося вперед Шкворня и закричал, оглушая самого себя: - Дави!! Шкворень прыгнул и с размаха обрушил на голову медведя сразу обе дубовые рукавицы. Медведь встряхнулся, встал на задние лапы и пошел на него. Шкворень размахнулся и нанес медведю страшный удар в грудь, способный перебить хребет быку. Медведь хрюкнул и двинул нападавшего лапой. Шкворень отлетел прочь. Но слева на зверя уже летел Ноздря, - мелькнула давилка, раздался звон промерзлого дерева и оглушенный, но не сбитый медведь завертелся на месте, рыча и отмахиваясь лапами. Очухавшийся Шкворень поднялся и со зверским лицом кинулся на зверя. Раздался протяжный вопль Сигея: "порууут!" и его давилки врезались медведю в спину. Давилы взяли медведя в треугол и принялись месить без разбору. Зверь сел, наконец, на гачи и яростно отмахивался, прижав короткие уши и скаля не по-медвежьи длинную, словно внезапно вытянувшуюся морду. - Сидит! - все тем же бабьим фальцетом выкрикнул старый князь, рванувшись с рогатиной вперед, но увы, зацепившись под снегом за валежник. Степан и Ванька поспешили к медведю, но, как показалось Борису, ноги их, как в известном каждому человеку кошмарном сне, стали гнуться, словно лыко, и вязнуть в снегу. Волосы зашевелились под смушковой шапкою Бориса, необъяснимый ужас происходящего подтолкнул его и, с рогатиной наперевес, он кинулся к месту схватки. Давилы, визжа, причитая и крича, окучивали вертящегося на гачах медведя, голые спины их мелькали перед Борисом. С трудом найдя просвет между этими спинами, он зарычал как зверь и вонзил острогу в мохнатое вертящееся тело, Медведь заревел, дернулся; сжимавшие древко руки Бориса сразу ощутили нечеловеческую силу зверя, - дубовая рогатина выгнулась дугой, затрещала и сломалась как спичка. Медведь взмахнул когтистыми лапами, отшвырнул Шкворня и Ноздрю и поворотил к Борису умную и страшную морду со слезящимися стариковскими глазками и черным свиным пятаком носа. Морда эта стала стремительно вытягиваться и расти, раздвигая все вокруг - и облитый солнцем заснеженный лес, и высокое синее небо, и звенящий чистый морозный воздух, и копошащихся давил с их деревяшками и голосами, - от морды пошел густой запах прелой земли, мокрые вислые губы разошлись, обнажая нежно-розовые десна с белесой сыпью и мощные кривые пожелтелые зубы, янтарем засверкавшие на солнце. Рука Бориса потянулась к ятагану и только успела сжать маленькую, как бы игрушечную и ненастоящую костяную рукоятку совсем бесполезного оружия, но Ванька Сиволай уже был позади зверя: широкое каленое лезвие его рогатины вошло в горбатую спину медведя и Борис услышал, как под слоем сала треснули позвонки. Медведь отчаянно зарычал и рванулся, но по этому реву и отчаянному движению стало ясно, что ему конец. Давилы с новой силой набросились на него. Борис вытянул ятаган из ножен и стоял с ним, не зная, как подступиться к зверю. - Пади! - раздался крик старого князя и, по-стариковски тяжело дыша, Михаил Саввич воткнул свою рогатину в медвежью шею, едва не задев вихрастой головы Шкворня. Этот удар оказался завершающим - медведь рухнул и уже не поднимался. Подоспел Степан, запоздало размахнулся, но его узкая, как половецкое копье, рогатина вошла уже в смертельно вздрагивающее тело - медведь испустил дух. Валко подбежали сермяжные обложники, Фомка и Степан оттащили разъяренных давил. Старый князь вытянул свою рогатину из туши, кинул в снег, подошел к сыну, обнял и поцеловал, щекоча редкими заледеневшими усами: - Ай-да молодец, mon cher ami! Коли б не ты - ушел бы, разбойник! Tres bien! Perforatio pectoris, благодетели сиволапые! Подарю тебе голову! Голову на стену! Шкворушко! Шкворушко, герой наш ратоборец! Фомка отпустил ошейник визжащего Шкворня, давило прыгнул к старику и восторженно завертелся у его ног своим голым, порозовевшим на морозе телом. Из разорванного плеча его обильно текла кровь. - Удержал, удержал, родимый! Ишь, порвал как тебя, побродяга! Степан! Прижми его! Степан наступил валенком Шкворню на спину, придавив его к снегу. Старый князь достал свою фляжку, склонился над Шкворнем и вылил всю кориандровую настойку на разорванное плечо. Давило завизжал. Михаил Саввич вытянул из рукава полушубка свой кружевной батистовый платок и умело перетянул раненое плечо давилы. Тонкий батист тотчас намок кровью. Князь оглянулся, подозвал мужика: - Скидавай тулуп! Мужик разделся, оставшись в косоворотке и козлиной душегрейке. - А ну - рви подол да вяжи ему плечо! - приказал старик. - Чай, не chair a canon... Бориска! - он завертел головой и обнял сына. - Как мы, а? Ухватили, благодетели запечные! Ну, пошли глянем! Охотники обступили поверженного зверя. Медведь лежал навзничь, уставившись открытыми глазками в небо и раскинув свои совсем еще недавно могучие лапы с черными полированными когтями, словно собираясь с силой, чтобы встать и сгрести в охапку весь этот чистый, морозный и яркий мир, не понятно для чего потревоживший его сон, навалившийся на него и лишивший его жизни. "Погодите немного, вот я сейчас", - словно говорил вид этого лежащего на снегу медведя. Из узкой клиновидной груди его торчал обломок рогатины Бориса; густая, вишневого тона кровь сочилась из-под лезвия, поблескивая на солнце и пропадая в медвежьей шерсти. Соня,
убери молоток из шкапа. XIV
После охоты отец и сын Арзамасовы с аппетитом отобедали, распив бутылку бордо. Молодой князь пошел спать, старый - обдирать со Степаном медведя, класть мазь на рану Шкворню, вместо слегшего в горячке управляющего толковать с пильщиками льда для ледника, указать бабам куда пересыпать прошлогодний ячмень, точить со столяром фигурку шахматного ферзя, взамен обглоданной борзым кобелем Разгоном, - и так до самого вечера. Вечером же была устроена баня. Старый князь выпарился как всегда первым и в одиночку Борис пошел после него. Баня в имении Арзамасовых была особенная, если не сказать больше. Двадцать пять лет назад покойная супруга Михаила Саввича Мария Федоровна, проведшая с мужем шесть лет в Париже, где он служил по дипломатическому ведомству, сразу по приезде в Поспелове приказала выстроить возле пруда турецкую баню. Ее строили по проекту грека-архитектора силами поспеловских мужиков почти полтора года, наконец построили, и Мария Федоровна выписала из Парижа турка-банщика, которому Аллахом было уготовано провести в русском Поспелове остаток своей банной жизни, пропарить и промять сотни раз тела четы Арзамасовых и их заезжих гостей, чтобы потом нелепо погибнуть - не от русского мороза, не от шальной пули на охоте и не от пьяного кучера, а просто утонуть в заросшем приусадебном пруду. Мария Федоровна не сильно пережила банщика. После ее кончины быстро выяснилось, что сам Михаил Саввич вовсе не большой любитель турецких бань. Печь приказано было сломать и переложить на русский манер. От былой экзотики остались лишь мозаика да купальня, которой князь никогда не пользовался. Борис отправился в баню в сопровождении лакея Ваньки. Было морозно и темно, несмотря на полную луну в дымчатом нимбе. На деревне визжала собака и стояла та глухая, непроницаемая тишина, какая опускается на русскую землю только зимой. В предбаннике Ванька раздел молодого князя и проводил в парную, где на мозаичном турецком полу орудовал банщик Семен - кривоногий чернобородый мужик с лицом, изуродованным ударом лошадиного копыта, отчего лицо его всегда имело грозно-плаксивое выражение, Он был голый по пояс, в исподних портах, мокрых от пара и пота. - Здравия желаем, вашество, - поклонился Семен, держа в узловатых руках пушистое лыковое мочало. - Здравствуй, Семен, - проговорил Борис, усаживаясь на самый низкий из четырех полков и с удовольствием вдыхая густой и крепкий пар. - Какого парку изволите - мятного, аль квасного? - Давай квасного. Семен зачерпнул ковш кваса и стал плескать на раскаленную каменку. Булыжники загудели, и Борис сразу почувствовал запах свежевыпеченного ржаного хлеба. - Как изволите выпариться, вашество, по-простому, аль со стоном? - спросил из облака пара Семен. - Давай уж со стоном. Семен сунул в свой перекошенный рот два мокрых пальца и свистнул. Дверь кладовой отворилась, и в парную вошла Акуля - невысокая шестнадцатилетняя девка в паневе, с красивым правильным лицом, большими карими глазами и густыми распущенными каштановыми волосами. Она поклонилась князю и неподвижно встала, глядя на него исподлобья совсем по-детски. - Раздевайси! - скомандовал Семен. Девка сняла паневу с исподницей, свернула валиком и положила на подоконник. Несмотря на малый рост, она была прекрасно сложена и имела большую развитую грудь с розовыми пятнами вокруг коричневых, уже сосанных не одним ребенком сосков. Князь влез на самую верхнюю проступню полка и лег на нагретое сухое дерево. Акуля взошла по проступням и ничком легла на спину князя, так что ее живот прижался к его пояснице, а грудь - к голове и шее. Голова Акули оказалась рядом с головой князя и ее густые, свежевымытые волосы накрыли лицо Бориса. Своими маленькими, но крепкими ногами и руками она оплела его тело и еще теснее прижалась к нему. Ее белая кожа оттеняла смуглую, мускулистую фигуру князя, маленький круглый зад лежал рядом с плоским задом князя. Семен вытянул из деревянного корыта с водой березовый веник и толстый ивовый прут, встряхнул веником над каменкой и новое облако пара окутало лежащих. - Виноватая, ох, виноватая! - захныкала Акуля и, придавленный ее нетяжелым телом, князь улыбнулся, вспомнив старый добрый обычай дома Арзамасовых. Семен взял прут в левую руку, веник в правую и принялся проворно и сильно бить прутом по заду Акули, а веником - по заду князя. - Виноватая, ох и винова-а-а-тая! - сильней и протяжней запричитала Акуля, вздрагивая всем телом. Ее ноги терлись о бедра князя, руки тискали его плечи, прохладная грудь давила ему на шею. Ее волосы заслонили глаза князю, и в узких просветах этих густых, рассыпчатых волос мелькали блестящие мускулистые руки Семена. Если дышащий паром веник опускался на зад Бориса с глухим шорохом, то моченый прут сек плоть девушки со свистом. Борис оцепенел от неизъяснимого блаженства, целиком отдавшись своим ощущениям. Ему было невероятно приятно лежать в клубах пара, придавленным к горячему полку молодым, полным сил и жажды жизни телом девушки, которую он видел впервые и, вероятно, никогда больше не увидит, и чувствовать и слышать, как содрогается и стонет на нем ее беззащитное тело, как дергается она от каждого удара урода-банщика, а затем и самому принимать удар, но другой - нежный, опьяняющий, пробирающий бархатным жаром до костей. Князь закрыл глаза. Три совершенно разных звука возникали попеременно в пространстве парной, переплетаясь, сливаясь в сложный аккорд совсем нечеловеческой, неземной музыки, разделялись снова и снова соединялись воедино: хлесткий удар прута, стон, шорох веника, снова прут, веник и стон, вскрик протяжный, прут и веник. "Боже, Боже мой, как же это все хорошо, - думал Борис в полузабытьи. - Здесь, в этой нелепой бане, в пару, отъединившись и запершись от всего мира, от зимы и заледенелых деревьев, от глухой деревни и заметенных дорог, от крепко спящих мужиков, от собак, от снежной долины, от далеких людей в далеких городах, от родных и незнакомых, от звенящего морозного воздуха и этой круглой мутной луны, висящей над всем миром, - как чудесно нам, трем теплым и голым людям делать то, что так необъяснимо опьяняет и потрясает нас". Семен стал бить сильнее, и Акуля уже не вздрагивала, а непрерывно тряслась, ерзая от боли на пояснице Бориса, крики ее переходили в протяжный стон: - Винова-а-а-а-атая! Мамушка, ох и винова-а-а-а-атая! Ее детские пальцы намертво вцепились в плечи Бориса, голова билась о полок. - Винова-а-а-а-атая! Винова-а-а-а-атая! - кричала она все громче и громче и, вдруг смолкнув, забилась на спине Бориса, как в припадке падучей. Семен вмиг отшвырнул прут и веник, схватил шайку, полную ледяной воды с плавающим в ней снегом, и окатил этой водой лежащих. Девушка сразу оцепенела, словно заснула. Ледяная вода шумно потекла вниз по проступням. "Наверно можно и умереть от этого", - подумал Борис и открыл глаза. Кусок снега лежал на полке возле его лица. Он дотянулся до него губами и взял в рот. Ему сразу заломило зубы. Акуля лежала, не дыша, как мертвая. Вода стекала и капала на мозаику. Пунцовый Семен сел на пол и тяжело дышал От пара и работы лицо его стало страшным. Вдруг девушка вздрогнула, приходя в себя. Пальцы и ноги ее разжались и из груди вырвался стон слабости. Она заворочалась, силясь приподняться, но снова замерла, и князь почувствовал, как струя ее горячей мочи ударила ему в поясницу. Моча протекла по его телу, смешалась с ледяной водой и закапала вниз. Акуля с трудом приподнялась и сползла с полка. Зад ее светился сплошным розовым пятном с косыми багровеющими следами кровоподтеков. Хромая и морщась от боли, Акуля взяла свой валик с подоконника и скрылась в кладовой. - Ну как, вашество, исправно выпарил, аль нет? - спросил Семен, готовя шайку для омовения. - Хорошо, - ответил Борис, с трудом сползая с полка и чувствуя, что начинает терять сознание. Семен кинулся ему помогать. Радужные круги поплыли в глазах князя, он шагнул в предбанник, как пробующий ходить младенец и, потеряв силы, опустился на спасительный холодный пол. - Никак головушка закружилась? - захлопотал вокруг него Семен, приподнимая его, усаживая на скамью и накрывая простыней. - За снегом сбегать, вашество? - Не надо, - прошептал князь, приходя в себя. В предбаннике было холодно, несмотря на то, что он отапливался общей печью. Три оплывшие свечи в шандале скупо освещали грубые каменные стены, по-турецки обмазанные белой, сильно истрескавшейся глиной. Здесь пахло сухими вениками и нежилым каменным домом. - Вашество, позвольте снежку принесть, - бормотал Семен. - К головушке приложить, чтоб кровя враз отошли. - Не надо, ступай, - князь потянулся к жбану с квасом и вдруг поморщился от резкой боли в левом боку. "Рана!" - подумал он и глянул вниз, себе под левую руку. На прилипшей к телу простыне проступило маленькое алое пятно. - Sacre nom... - пробормотал, морщась, князь. - Чевоито? - повернулся Семен, уже было шагнувший через порог в адский белый воздух парной. Борис раскрыл простыню. Рана, полученная им на дуэли с Несвицким и вот уже месяц как затянувшаяся розовым рубцом, неожиданно напомнила о себе: в рубце появилась тонкая трещина и сочилась сукровицей. - Царица небесная! - с неподдельным притворным крестьянским испугом, будто это он и только он нанес князю рану, воскликнул Семен. - Никак на охоте, вашество? - Нет, брат, это не на охоте, - Борис дотянулся до жбана, зачерпнул ковшом квасу и с удовольствием осушил ковш до дна. - А как же теперя-то? - тоскливо почесал Семен свой плоский живот. - Нешто за корпией сходить? Борис смотрел на сочащийся шрам, не думая ни о чем; его телом овладел тот ни с чем не сравнимый, легкий и бессловесный покой, приходящий только после русской бани. Ему было совершенно все равно, кто он, зачем он здесь и что это за рана в боку, - просто хотелось сидеть в прохладном предбаннике, пить квас и до слез в глазах смотреть, смотреть на свою сочащуюся кровь. Зато Семен всерьез, но ненадолго задумался, шевеля отвислыми губами. И его осенило: - Вашество! А на рожна корпию? Пущай Ноздря залижет! Он надысь его сиятельству волдырь так разлизал - и следов не осталось! Борис с трудом вспомнил, кто такой Ноздря, но не вышел из своего забытья. А вокруг него засуетились люди, заскрипели просевшие двери и мерзлые половицы, завизжал от радости Ноздря, подведенный на заиндевелой цепи, поднесли еще огня, стали осторожно спрашивать о чем-то важном, но князь не отвечал. И лишь когда широкий, влажный и теплый язык Ноздри коснулся его раны и жадно слизал кровь, Борис вздрогнул и пришел в себя. Ноздря стоял перед ним на коленях и быстро лизал, похрюкивая от удовольствия приплюснутым лиловым носом; глаза его были полуприкрыты, а поросшее клочковатой, серой бородой лицо выражало сосредоточенность и переживание высшей благодати, которая в очередной раз снизошла на него от господ, осветив суровую жизнь давилы божественным светом. Нежный, но сильный язык его словно отрезвил князя, и Борис вспомнил все - и бессмысленно-страшную встречу с Татьяной, и белое, с трясущейся нижней челюстью лицо Несвицкого, и два выстрела в Сеченой роще, и быстрые руки Морозова с холеными женскими ногтями, и свою кровь на желтом кленовом листе. "Как все быстро разрешилось", - подумал он и положил руку на косматую голову Ноздри. Молоток
из Соня шкап убери. Вот и все тексты. Как тебе? По-моему - топ-директ. Это поинтересней, чем тексты проекта ГС-1. Там, как ты помнишь, было ТРИ реконструкта: Цветаева-1, Маршак-4 и Булгаков-2. Что из этого вышло - знают два пеньтань шагуа из МИНОБО, шесть чуньжень из ГЕНРОСа, двадцать три пиньфади дао бай син в синей униформе и один мошуцзя, шлющий тебе гнилые письма. Теперь ОЧЕНЬ серьезно: я безусловно люблю тебя, как собственную селезенку, но если ты не сбережешь эти каракули, я тебя выверну наизнанку и на каждом твоем внутреннем органе черной японской тушью напишу по-русски его китайское название. Думай,
рипс хушо бадао. Boris.
P.S.
Письмо это понесет тебе последний клон-голубь из бетонной голубятни ефр.
Неделина. Новый выводок этих тварей проклюнется только через месяц -
инкубатор уже заряжен. Еще через пару месяцев они смогут подняться в наше
линялое небо. У нас будет время НЕ думать друг о друге. 8 апреля. Привет, милый. Вот и я. СНОВА! Ах, как топ-директно начался день! Встал поздно - 11.40. Сделал волновую гимнастику, пошел завтракать, там уже все в сборе. Шумный разговор, деловое предложение (Карпенкофф, конечно) устроить сразу, здесь и теперь cocktail-party. Я присоединился без страха и упрека. Пить с утра cocktails иногда необходимо. Не для L-гармонии, конечно, рипс нимада, а ПРОСТО ТАК, Переместились в наш простетский solarium: я, Карпенкофф, полковник, Агвидор, Бочвар, Витте, Андрей Романович и Наталья Бок. Карпенкофф (о, эта извилистая дама) решила убить сразу двух клон-медведей: 1. посадить нас в замерзшую лужу нашей cocktail-невменяемости и воспарить над нами гнилою бабочкой. 2. нажраться как Чжу Ба Цзе и втянуть нас в оргию. Ну-ну, лошадиная o, давай с тобой тряхнем шейкерами, весело подумал я. Она первой зашла за стойку, подпрыгнула и села на нее. Оделась госпожа Карпенкофф соответствующе: рискованно узкий комBINезон из живородящего шелка, хрустальные туфли, белое ожерелье из сверхпроводников, левитирующее вокруг ее нестарой шеи. - Благородные ваны! - обратилась она ко всем. - Есть чистое предложение. Мы все, вершители проекта ГС-3, теперь, когда процесс плюс-директно перетек в фазу накопления, имеем полное L-право отдыхать не только бетонно, но и прозрачно. Я объявляю сегодняшний день ПЕРВЫМ ДНЕМ ПРОЗРАЧНОГО ОТДЫХА. Сейчас каждый из нас приготовит свой cocktail. Для того чтобы? Да! Выпить его со всеми вместе. А затем, рипс лаовай? Получить приз ВЫСШЕЙ ПРОЗРАЧНОСТИ за лучший напиток. Вы спросите - что это за приз? Справедливый вопрос, рипс, Проясню: ВЫСШАЯ ПРОЗРАЧНОСТЬ - исполнение любого желания победителя. Только одного, естественно. Согласны? Все одобрительно задвигались. - Тогда начнем, рипс уебох! Господин полковник, вы трясете первым. - Я? - спросил полковник, расстегивая свой не очень чистый ошейник. - Да, вы. И не спорьте с ex-амазонкой. - Да нет, я не спорю. Просто я не большой любитель cocktails, ...я пробирую чистые продукты. А из cocktails - только классику... да и то... - он М-убого почесался, - в основном один-единственный mix. Старый как... как... не знаю что. - Трясите, не теряйте время, - подстегнула его Карпенкофф. - Давай, Serge, не стесняйся, рипс байчи! - закричал Бочвар, уже успевший спиться и, как мне кажется, стереться с полковником. - Мы все хотим выпить! - Ну, я вас разочарую, - засмеялся полковник и полез за стойку. - Чего ждать от нас, простых защитников нашей многострадальной Родины? - И чего же? - поинтересовался Агвидор, закуривая. - Водки с русской кровью? - Если с моей - пожалуйста, - полковник неловко открыл шейкер. - Бьюсь об заклад - это SHADY LADY, - заметила Бок (невзрачная лао бай син с нерусским носом). - Я слышал ВВС пьет исключительно ROB ROY, - зевнул Романович (V-сбалансированный шагуа). - Не смущайте меня, господа, - полковник ливанул виски, лимонного сока, добавил gomme syrop, вставил в мультишейкер и из стойки выросли восемь стаканов с желтым содержимым. - WHISKY SOUR, господа! - засмеялся он. - Вы этого хотели от старого сапога? - Мой дедушка любил этот сяоши, - взял первым стакан Агвидор. - Топ-директ, - пригубила Карпенкофф. - Напиток для одиноких мужчин, пробирующих раз в месяц АЭРОSEX и предпочитающих книги голо-пузырям. Prosit, Herr Witte! - А тост? - спросил Витте. - Нельзя же пить просто так. - Правильно! - потянул носом и харкнул на пол Бочвар. - Мы не якуты, чтобы пить молча! Тост, полковник! - Ну, - усмехнулся, старея, полковник, - давайте вот что. Давайте выпьем за Восточную Сибирь. Здесь еще говорят по-русски. Хотя в Иркутске и даже в Бодайбо уже китайцы. За север Восточной Сибири. - Я не против, - пробормотал Агвидор. - Хотя не понимаю какое вам дело до Бодайбо. Ну, Бодайбо и Бодайбо. И Бодайбо с ним со всем. - Мне плевать на ваше непонимание, - выпил полковник. - Мои дети не знают слова собака. - Собака - не русское слово, - вставил я. Полковник тоскливо покосился на меня. - Зато дурак - русское, - заметила Карпенкофф, подходя к Агвидору и беря его в поле. Агвидор тут же зло и сине вывернулся. - Ну, господин наиглавнейший термодинамик! - засмеялась она, пуская оранжево-желтые радуги - Мы здесь все друзья, не будьте фынцыхуа. Хушо бадао уместно нести на службе. Мы же мягко и прозрачно отдыхаем, nicht wahr, Witte? - Я уже выпил! - засмеялся Витте, показывая пустой стакан. - Не понимаю о чем вы спорите? - Мы не спорим, - усмехнулся полковник. - Мы просто выпили за русскую Сибирь. - Okay! - подпрыгнул Бочвар. - Тогда следующий mix за мной! - Я не против, - Карпенкофф выбросила лед из стакана на пол и раздавила хрустальным каблуком. - Я сделаю такое, что вы все запоете арию горбатой Хэ из оперы "Шелковый путь"! - Тьфу! - выплюнул лимонную косточку полковник. - Хоть сегодня можно обойтись без китайщины?! - Молчу, молчу, Serge! - загремел льдом Бочвар - Итак! Говорю вслух, чтобы все знали и пробировали до гробового стука: одна унция любой водки, одна унция любою джина, одна унция любого виски, одна унция любого коньяка, одна унция любой текилы, одна унция любой граппы, одна унция любого... да... кальвадоса здесь нет. Ну и ладно. Please! Возникли стаканы с жидкостью цвета вчерашнего чая. - А лед? - спросила наивная Бок. Ни в коем случае! - подал ей стакан Бочвар. - Лед все унифицирует. Как ваш BIOS-120-K. - За что? - Карпенкофф поднесла стакан к глазам. - Подождите! Он не сказал, как это называется! - завопил уже захмелевший Романович. - Я бы назвал это УДАР ПО ПЕЧЕНИ N1, - предложил Агвидор. - Господин Бочвар, не нарушайте традиции и нашей L-гармонии, - предупредила Карпенкофф. - Называйте, называйте, называйте. - Ну... название... - Бочвар почесал надбровия, - Давайте назовем это... ЖИДКИЙ ПАМЯТНИК ПРОЕКТУ ГС-3. - Вполне лин жэнь маньи-ди, - одобрил я. - А что будет твердым памятником проекту? - осторожно спросила Бок. - Солдатский кал на белом снегу! - хохотнул Бочвар. - Твердый памятник ГС-3 - двадцать кило голубого сала, ради которых мы собрались здесь, - с тупой серьезностью проговорил полковник. - Двадцать кило ждет от нас наша измученная страна. - Двадцать кило вы никогда не дождетесь, - заметил Агвидор, играя свободной рукой с ворсинками живородящих обоев. - Шестнадцать - в лучшем случае. - Почему - вы, а не - мы? - тупо спросил его полковник. - Stop it, рипс пиньфади тудин! - подпрыгнула и коснулась плавающего потолка Карпенкофф. - Если кто еще раз заговорит о проекте - я сделаю ему малый тип-тирип по трэйсу! Мы пьем ЖИДКИЙ ПАМЯТНИК! Кстати, а где музыка? - Да, да, - вспомнил Витте. - Где музыка? - Где музыка? - заревел Бочвар. - Музыка! Музыка! - требовал Романович. - Я хочу 45-МООТ! 45-МООТ! - прыгала, расплескивая ПАМЯТНИК, Карпенкофф. - Марта, только не ГЕРО-ТЕХНО! - завизжал Бочвар. - Я тер на это в десятилетнем возрасте! - Тогда BEATREX! И ничего другого для начала! Сегодня я сосу и направляю, рипс нимада! - Слово дамы! Бэнхуй! - ввернул полковник. Бочвар сочно плюнул в потолок, и вскоре мы уже терлись спинами, прихлебывая чудовищный ПАМЯТНИК, под "GNOY AND SOPLY". Карпенкофф пробовала подмахивать полем, но у нее получалось не в волне. Когда через 19 минут это убожество закончилось, Бочвар подтолкнул Витте к стойке: - Гюнтер, не стройте из себя Гитлера-45! Machen das fertig! Витте
долго и нудно гремел бутылками и предложил нам слоистую мечту русского
немца середины века. CHI CHI:
Мы пили с трудом и молча. Витте радостно подмигивал. Дверь хлюпнула и вошел Фань Фэй. Его приветствовали облегченным визгом. - Так! Все уже пьяные! - с шанхайской прямолинейностью заметил он. - Фань, ваша очередь! - поцеловала его голое плечо Карпенкофф. Он понял
все сразу и смело взялся за шейкер:
Это сильно, рипс бэйцаньди. Как и все, чего бы в наше спазматическое время ни касалась рука китайца. Все теперь работает на них, как в XX веке на американцев, в XIX на французов, в XVIII на англичан, в XVII на немцев, в XVI на итальянцев, а XV на русских, в XIV на испанцев и в I (кажется) на евреев. Говорю без тени зависти. Хотя и не без раздражения. Всем настолько понравилось, что забыли спросить название. Я бы назвал CHINA XXI. Ты не против, сморкач? - А вот теперь - 45-МООТ! И готовится Борис Глогер! - захрустела красными муравьями Карпенкофф. Как бы не так, фынцыхуа: - Марта, я трясу только после вас. Я не раскрашу носорога. А ее выставлю на желание, как дважды два. Мы все уже были немного в футляре, оставалось принять еще 2-3 дозы, чтобы съехать в печь. Карпенкофф, как опытная апсара, почувствовала во мне конкурента, но давить не стала - рявкнул ее любимый 45-МООТ. Она согнулась и просунула мне руку между своих плотных шелковых ног. Делать нечего, я ответно наклонился, и наши руки встретились прямо под моей простатой. Мы отМООТили с ней три круга. Чистый Космос, неужели так танцевали наши родители?! На Карпенкофф было страшно смотреть - физиономия ее после третьего круга была похожа на лицо несчастного Толстого-4, только вместо слез во все стороны летели солидные капли пота. Одна из них попала в глаз(!) Агвидору(!!). Ругаясь, он схватил со стойки пирамиду минеральной и вылил себе налицо. - Ну, не стоит так откровенно брезговать моими естественными отправлениями! - Карпенкофф отпустила мою руку и, задыхаясь, легла на пол. - Ой! Я сейчас приобрету! - У вас пот едкий, как моча репликанта, - Агвидор вытер лицо салфеткой. - Ведите себя прилично, рипс нимада. - Не в бровь, а в глаз, Была такая русская поговорка? - спросил Романович. - Была и другая, - заметил я. - Чужой пот картины мира не застит. - Не понимаю, - улыбался Фань Фэй. - Это старрус? - Правда, а что это значит, Глогер? - спросила Бок. - Это значит, что следующим трясет Агвидор Харитон. Все зааплодировали. Агвидор угрожающе встал с тумбы: - Сейчас я вам тряхну. Мало не покажется. - Только без няо! - предупредила Карпенкофф. - И первым пьете вы! Агвидор взял в левую руку бутылку дубового аквавита, в правую куб "Кати Бобринской" и подмигнул мне. Энергия направленного взрыва разнесла полутонную дверь, ворвалась внутрь бункера. - Круши их, братья! - закричал Иван, выдергивая обрез из-за пояса и первым бросаясь вперед. Шестеро смельчаков кинулись за ним. Внутри бункера было дымно, но не темно: взрыв не повредил проводку. Из тамбура вглубь вел коридор. В конце его показалась охрана - трое беложетонников. Сергей, Мустафа и Карпо метнули гранаты. - Ложись! - скомандовал Иван, и братья кинулись на пол. Три взрыва слились в один. Осколки впились в бетонные стены, куски тел полетели по коридору - Вперед! - вскочил Иван. - Не дадим им продыху! Они побежали по коридору. Вглубине бункера раздался сигнал тревоги. Солдаты стали выскакивать в холл из столовой, где только что начался обед. Братья встретили их шквальным огнем из обрезов. Дым от самодельного пороха заволок холл. Солдаты падали, живые пытались прорваться к оружейной. Но снова полетели три гранаты и через пять минут со взводом беложетонников было покончено. Мустафа и Николай закололи раненых, Иван смахнул со своего обветренного лица каплю чужой крови: - Ищите! Семеро двинулись по бункеру, заглядывая в блоки и добивая персонал. Остановились возле водяной двери. Сквозь неподвижный пласт воды светилась желтая надпись SOLARIUM. - Это что, Иван? - непонимающе спросил Карпо. - Это... блядские обморачивания, - Иван сунул дуло обреза в дверь, вода послушно расступилась. Он шагнул сквозь воду и оказался в баре. Оглушительно ревела музыка, стены и потолок шевелились, как живые, переливаясь всеми цветами радуги, небольшая группа ярко одетых людей танцевала посередине. Худой человек в красном костюме что-то делал за стойкой бара. Вслед за Иваном вошли Сергей и Коля Маленький. - О! Рипс, наши храбрые шаоняни с охоты вернулись! - закричал один из танцующих. - Кого убили, рипс пеньтань? - Сяочжу! Они убили сяочжу! - завизжала женщина в переливающемся костюме, подпрыгивая и делая сложные движения. - Присоединяйтесь, сержанты! - закричал человек с полуметаллическим лицом. Стоящий за стойкой молча смотрел на вошедших. Вдруг он сделал движение рукой и музыка стихла. - What's the fuck?! Агвидор, я убью вас, рипс! - завизжала женщина, хватая пальцами воздух. - Агвидор, вы рискуете L-гармонией! - бессильно опустился на пол человек с потным лицом и серебрящимися волосами. - Кто это? - спросил стоящий за стойкой. Смех и выкрики смолкли, танцевавшие замерли и смотрели на вошедших, - У, бляди мелкие! - с ненавистью проговорил Иван и выстрелил в человека за стойкой. Сергей и Коля Маленький открыли огонь. Раздались визг и крики умирающих. Не всех, не всех! - крикнул Иван, перезаряжая обрез. Стрельба прекратилась. Среди убитых и тяжело раненых лежал, обхватив лысую голову руками, худой как палка, человек. Всех кончить, а этого оставить! - скомандовал Иван и вышел сквозь булькнувшую дверь в коридор. Вскоре в бункере не осталось ни одного живого, кроме худого человека. - Как твое имя? - спросил Иван худого. - Борис Глогер, - ответил худой. Лицо его было узким, загорелая кожа обтягивала кости черепа. На висках под кожей виднелись металлические пластины сложной формы. - Где то, ради чего вы здесь? - спросил Иван. - В инкубаторе. - Где инкубатор? - Блок N9. - Где блок N9? - Возле аппаратной. - Где аппаратная, сухая кишка?! - заскрежетал зубами Иван. - Я покажу... я все покажу вам, - вздрогнул худой, опуская зеленые ресницы. Они пошли по коридору и остановились возле белой двери с изображением овечьей головы, - Почему овца? - спросил Иван. - Здесь что, овец растят? - Это эмблема РОСГЕНИНЖа. - Открывай! Худой сунул свой палец в отверстие. Дверь поехала в сторону, в блоке загорелся свет. Худой подошел к инкубатору открыл. В ярко освещенном теплом и тесном пространстве лежали в позе зародышей семь тел, - Они? - спросил Иван. - Да. Это все семь объектов. Иван посмотрел на лежащих. Они были разные по росту и по формам, На шеях у всех торчали желтые полоски с именами. Под кожей у каждого то здесь то там виднелись отложения голубого сала. Сало светилось нежно-голубым, ни на что не похожим светом, - Федор! - позвал Иван. Федор подошел, расстегнул тулуп и вытянул из-за пояса холщовый мешок. Иван достал из валенка финку с наборной рукояткой, обтер шарфом и воткнул в спину Достоевского-2. Помочь, Ваня? - спросил Николай. Режь у других, - засопел Иван, вырезая из спины кусок голубого сала. Николай достал свой нож и вонзил его в поясницу Толстого-4. Иван, тем временем, осторожно вынул из спины Достоевского-2 солидный кусок и положил в мешок. - Чего рты раззявили? - оглянулся он на остальных братьев. - Режьте, режьте! Николай вырезал, поднес к лицу. Сало осветило его прыщеватое, покрытое шрамами лицо. - Надо же! - улыбнулся он, обнажая гнилые зубы. Коля Маленький подошел, понюхал: - Вроде грибами пахнет... Николай тоже понюхал: - Не. Не грибами. Молоком. - Молоком? - засмеялся Коля Маленький. - Когда ты его видал? - Хорош гулять! - Иван сунул в мешок другой кусок. Братья склонились над телами. Некоторое время работали молча. - Все вроде... - Иван уложил в мешок последний кусок. - Федор, ты понесешь. Высокий широкоплечий Федор взвалил мешок на спину: - Не шибко тяжкий. - Идите наверх, ждите меня, - приказал Иван. Братья вышли. Иван проводил их взглядом, повернулся к стоящему в углу худому: - Борис Глогер! Поди сюда! Худой подошел. Иван вынул из-за пазухи висящий на шее диктофон, нажал клавишу: - Что такое голубое сало? Глогер посмотрел на свои тонкие пальцы: - Это... вещество LW-типа. - Говори по-русски. Что за LW-тип? - Это сверхизолятор. - Что такое сверхизолятор? - Вещество, энтропия которого всегда равна нулю. Температура его всегда постоянна и равна температуре тела донора. - Где оно используется? - Пока нигде. - Тогда зачем оно понадобилось? - Это в плюс-позите трудно обосновать... - Не тяни муде, у меня мало времени! Говори быстро, по-русски и по делу! - Ну, рипс,... Чистый Космос... Это вещество было получено случайно при пробной реконструкции скрипторов... то-ecть - тех, кто записывал свои фантазии на бумаге. - Писателей, да? - Да... их так раньше называли. - И что? - И... это вещество... то-есть... рипс... существование сверхизоляторов породило четвертый закон термодинамики. - И что это за четвертый закон? - В веществах LW-типа энтропия постоянна и не зависит от изменения температуры окружающей среды. И формула... но... я вообще-то человек далекий от точных наук... так что я не в плюс-директе... - Кто ты по профессии? - Биофилолог. Специализация - логостимул. - А технари где ваши? - Вы их убили. - И ты не знаешь, для чего нужно голубое сало? - Есть проект МИНОБО. Я не знаю подробностей... но, цзюй во каньлай... они делают реактор на Луне, реактор постоянной энергии. Он строится в виде пирамиды... пирамиды из сверхпроводников 5-го поколения и голубого сала... слоями... слоями... и он позволит решить в плюс-директе проблему вечной энергии. - Реактор? И это все? - Как - все? - Ну, это голубое сало используется только в этом реакторе? - Пока - да. - А другое применение? Военное, например? Оружие из него нельзя сделать? Бомбы какие-нибудь? - Я не знаю.. по-моему об этом не было разговоров... оружия из него делать не собирались. - А яд какой-нибудь? Или орудия уничтожения? - Нет. Оно не ядовито. Просто у него не совсем обычная атомная структура. Иван угрюмо почесал седой висок: - Оно хоть горит? - Нет, нет. Его можно резать, расчленять на молекулы, но эти молекулы всегда будут выключены из процесса энергообмена. - На хуй тогда я жизнью рисковал? - спросил Иван, выключая диктофон. - Я... не понял, - Глогер тронул кончиками пальцев свои большие розовые губы. - Я тоже ничего не понял! - Иван с горечью вздохнул, вытянул из-за спины обрез, достал патрон, вставил в казенник. - Скажи, скелет, ты послал бы своего брата на смерть ради какого-то малопонятного голубого сала? Глогер посмотрел на окровавленные тела в инкубаторе: - Нет. - Я тоже, - Иван выстрелил Глогеру в лоб. Мозг Глогера брызнул на щит с предупредительной инструкцией. Височная пластина покатилась по мягкому полу. Назад возвращались затемно. Допотопный снегоход, собранный еще в СССР, замаскированный сверху елками, вез семерых на северо-восток. Карпо сидел за рычагами. Мустафа, зажав между колен соленый олений окорок, ловко срезал длинные полосы темного мяса и раздавал сидящим в тесном салоне. - Вернемся - вызову Ванюту на разговор, - вяло жевал солонину Иван. - Мы что ему - мыши полевые? - Может, ты не понял чего? - спросил Николай. - Я книг прочел больше, чем все вы. Он нас посылал за новым оружием, так? - Так. - А это что? - Иван пнул валенком мешок с голубым салом. - А вдруг это и есть оружие? - спросил Коля Маленький. - Вишь, как светится! - Это топливо для какого-то реактора на Луне, - угрюмо пробормотал Иван, - А неблядское оружие? - поковырял в зубах Федор. - Где же оно? - В пизде, - Иван поднял ворот полушубка, привалился в угол салона и тут же заснул. - Да, - почесался Сергей. - Надо было блядское оружие брать, коли неблядского нет. Видали их автоматы? Называются "Циклоп". - Страшно слышать тебя, брат Сергей, - покачал головой Николай. - Ты всерьез испоганиться захотел? В руки блядское взять? Завет нарушить? - Брат Николай, не хочу я поганиться. Вторую зиму на оленине, да на кедраче доходим. Мы ж сегодня весь НЗ просадили, в бункере в этом. Из чего оленей бить будем, из пальца? Селитру-то раньше мая все одно не наковыряешь. Опять червей есть, как в прошлую весну? - Не напоминай про червей, брат, - засопел Федор. - Лучше на черемше доходить, чем червяков глотать. - Аооо! - зевнул Коля Маленький. - Как я живой остался - непонятно. Слава Земле, навели нас вовремя: блядовня жрать села. А то б разнесли они нас из своих циклопов. Приеду - оближу брату Ванюте ноги. - Это не Ванюта наводил, а брат Алекс. - Он? - Он, а кто ж еще сквозь твердое видит? - Светлая голова, дай Земля ему силы. - Сколько проехали, Карпо? - Спи, брат, - пробасил из кабины Карпо. - Назад против ветру валтузим! Вишь, пороша повалила. - Хорошо
- следы заметет... К горе приехали только на рассвете. Белое северное солнце ненадолго показалось из-за неровного белого горизонта, Освещенная им гора могуче выступала над невысокими сопками. Широкое основание ее поросло кедрачем и лиственницами, круглая вершина сияла девственным снегом- Когда подъехали к укрывищу, уставший, осунувшийся лицом Карпо заглушил мотор: - Доползли, слава Земле. Подъем! Спящие в салоне братья зашевелились: - Ой, Мать Сыра Земля, неужли дома? - Карпо, сердешный, довез как в люльке... - Ну, братья, а мне опять лето грезилось. Будто все за медвежьей ягодой идем, а брат Марко славицы поет... - К трапезе опоздали, как пить дать... Все вылезли из снегохода. Федор захватил мешок с голубым салом, которое на солнце так же светило сквозь холстину, как и в темноте. Этот необычный и неземной свет заставил братьев смолкнуть. - Да... - высморкался на снег Иван. - А может и не зря мы подставлялись. Чудная вещь. Сгодится ли? - Не сумлевайся, брат Иван, - поежился Николай. - Еще сам себе спасибо скажешь. - Хорошо бы! - крякнул Иван и, скрипя снегом, пошел в гору Братья двинулись за ним. Подъем был долгий. За сутки навалило снега и тропу местами совсем замело. Иван шел, прокладывая дорогу. Когда дошли до ворот заброшенной шахты, он снял ушанку и вытер ею покрасневшее, потное лицо: - Фупс... отдышитесь. Вокруг из-под снега торчал ржавый металл - куски оборудования, рельсы, мятые вагонетки. Братья присели кто где и тихо сидели, приходя в себя, Лица их посерьезнели, они не смотрели друг на друга. Невысокое солнце холодно освещало их грубые лица. Сидели долго. Наконец Иван вздохнул и тихо произнес: - Ну, войдемте, братья. Все встали и вошли в полусгнившие, распахнутые ворота шахты. Здесь было сумрачно; ржавые, еле различимые рельсы вели в темноту Братья пошли по ним и шагов через двести оказались возле лифтов, Иван пошарил рукой в темноте, вытащил палку с пропитанной соляркой тряпкой, клацнул кресалом. Тряпка нехотя загорелась. Иван оттянул раздвижную дверь лифта: - Брат Федор, ступай первым. Федор встал на порог кабины, глянул вниз. В лифте не было пола. Вместо него виднелись несколько привязанных к швеллерам канатов. Федор кинул вниз мешок с голубым салом. Мешок быстро упал. Сверху было видно, как он лежит, скупо освещая голубым выработанную широкую штольню. Федор схватился за канат и съехал вниз. За ним стали спускаться остальные. Иван запер дверь лифта на болт и съехал последним. Все семеро на секунду замерли возле каната, затем сняли шапки, опустились на колени и шесть раз поцеловали твердый пол штольни. Иван взял мешок, забросил на спину и двинулся вперед - к слабо горящим в темноте огонькам. Штольня была широкой, со следами стальных зубьев на стенах, с обрывками кабелей и ржавым хламом, валяющимся где попало. Огни приблизились и вскоре осветили конец штольни. Здесь слышались голоса и двигались человеческие фигуры. - Слава Земле! - окликнули братьев. - Земле слава! - ответил за всех Иван. Пришедших молча обступили одетые в лохмотья бородатые люди и так же молча стали по три раза целоваться с каждым. - Хорошо ли все, брат Иван? - спросил рыжебородый, широкоплечий человек Ивана. - Слава Земле, брат Марко, все хорошо, - ответил Иван, опуская мешок на земляной пол. - Вот, ради чего животы надрывали. Все посмотрели на светящийся мешок. - Не уразумею - что это? - спросил Марко. - Голубое сало. - Позволь нам посмотреть, - попросил Марко. - Не могу, брат Марко. - Понимаю тебя, брат Иван, - почесал бороду Марко. - Где брат Ванюта? - спросил Иван. - В Малой пещере. - Вы потрапезничали? - Только что, брат Иван. Вам оставлено. - Ну и слава Земле. - Земле слава, - Марко шагнул в сторону, уступая дорогу Ивану Иван вошел в узкий проход. Пришедшие братья двинулись за ним. - Я сам снесу, - остановил он их. - Ступайте трапезничать. Братья нехотя отстали. Иван не долго шел по темному проходу - справа показалась полоса желтого света. Иван нащупал рукой полуприкрытую дверь, постучал. - Входи, брат! - раздалось за дверью. Иван вошел в тесную пещеру По углам горели несколько фитилей в банках с соляркой. Посередине на куче тряпья лежал, закрыв глаза, Ванюта; возле него стояла большая жаровня с углями. Поодаль сидели Митко с Николой и шили оленьи шкуры. - Здравствуй, брат Ванюта, - проговорил Иван. - Здравствуй, брат Митко, здравствуй, брат Никола. Митко и Никола поднялись и целованием приветствовали Ивана. Ванюта по-прежнему лежал с закрытыми глазами. Митко и Никола неотрывно смотрели на светящийся мешок. Иван присел рядом с Ванютой и трижды поцеловал его грязные щеки. Ванюта открыл глаза. - Живой, брат, - сказал он. - Слава Земле, все живы, - тихо проговорил Иван. Ванюта посмотрел на мешок, улыбнулся: - Не помог им блядский бог! - Не помог. - А нам помогла Мать Сыра Земля? - Помогла, помогла, брат Ванюта. Помогла блядей сокрушить. Помогла взять то, что надо. - Говорил ты с блядями? - Говорил, брат Ванюта, - Иван снял с шеи диктофон и положил на грудь Ванюте. - Что ты понял из этого разговора? - Ничего не понял, брат Ванюта. - Ну и славно, брат Иван. Ты ступай теперь. Иван помолчал и произнес: - Брат Ванюта. Скажи, зачем нам сподобилось это голубое сало? - Про то, брат Иван, не дано пока ведать ни мне, ни тебе. Потерпи. Откроются тайны великие. Спасибо тебе за все от всего братства. Ступай. Иван вышел. Ванюта заглянул в мешок, достал кусок голубого сала, поднес к лицу и долго рассматривал. Митко и Никола, онемев смотрели на сало. - Слава тебе, Земля Теплая, - Ванюта убрал сало в мешок, встал и скомандовал: - Отворите. Митко и Никола сдвинули в сторону кучу тряпья. Под ней оказался стальной люк. Они откинули крышку люка. Из отверстия хлынул поток электрического света. Вниз вела сварная металлическая лестница. Ванюта взял мешок в левую руку и полез вниз, цепляясь правой за прутья. Люк над ним тут же закрыли. Внизу было теплее и светлее, чем наверху Пространство выработанной штольни освещали десятки электрических светильников, каменистый пол был чисто подметен, нигде не было мусора или остатков шахтерского оборудования. Две электрические отопительные системы со слабым гудением подавали в штольню теплый воздух. Из штольни вглубь горы уходили четыре прохода. Они были так же хорошо освещены. В проходах виднелись ответвления. То здесь то там появлялись люди в коричневых балахонах, неспешно следующие по своим делам- Едва ноги Ванюты коснулись чистого пола, к нему подошли двое в балахонах с топорами на поясах. - Слава Земле, - проговорил Ванюта. - Земле слава, - ответили стражи. - Я к отцу Зигону, - Ванюта поудобнее перехватил мешок. Один из стражей слабо и прерывисто свистнул. Из среднего прохода показался человек в балахоне, подошел. - Проводи его к отцу Зигону, - приказал страж. Человек повернулся и зашагал прочь, Ванюта тронулся следом. Проводник повел его по быстро сужающемуся проходу Вскоре им пришлось двигаться боком, пробираясь сквозь неровную каменную щель. Наконец щель раздалась, Ванюта и проводник оказались в большой пещере. Из каменистой стены выступала белая дверь с латунной ручкой. В двери виднелась совсем маленькая дверца. Проводник открыл ее, вложил свои узкие губы в проем и тихо произнес: - Брат Ванюта. - Очень хорошо, - слабо раздался за дверью спокойный голос. - Впусти. Дверь отперли изнутри и Ванюта вошел в трехкомнатную квартиру, обставленную простой деревянной мебелью. Проводник остался за дверью, в прихожей перед Ванютой стоял слуга отца Зигона - Ашот. - Иди, иди сюда, - раздалось из гостиной. С мешком в руке Ванюта прошел в гостиную - большую, белую, с книжными стеллажами по стенам, с хрустальной люстрой в стиле модерн, с подушками из оленьей кожи вместо стульев. Посередине гостиной на желтом сосновом полу идеальным конусом была насыпана тщательно просеянная земля. Отец Зигон стоял перед землей на коленях, шепча что-то и прикрыв глаза. Ванюта сразу тоже опустился на колени, склонил голову - Встань, - приказал отец Зигон, легко вставая. Он был худой, невысокого роста, с умным живым лицом, обрамленным аккуратно подстриженной бородой. Коричневая тройка идеально сидела на нем, высокий воротничок белой рубашки стягивал черный шелковый платок с кристаллом горного хрусталя. Ванюта не успел подняться с колен, как быстрые руки отца Зигона выхватили у него мешок с голубым салом, и через секунду отец уже вынимал из мешка, рассматривал и клал на пол светящиеся голубые куски. - Погаси свет, - приказал он слуге. Гостиная погрузилась в полумрак. Куски сала, появляющиеся из мешка и ложащиеся на пол один к одному постепенно освещали гостиную голубым. Отец Зигон выложил все куски, кинул мешок в сторону и опустился рядом на подушку Всего кусков оказалось двенадцать. Ванюта стоял, сложив руки на животе. Отец Зигон долго смотрел на голубое сало, затем с тяжелым вздохом опустил лицо в ладони: - Когда ты последний раз плакал? Ванюта задумался: - Я... в декабре, отец Зигон. - А почему ты плакал? - Мне приснился лес, отец Зигон. - Лес? И почему же ты плакал? - Он был очень красивый. - А смеялся когда ты в последний раз? Сильно смеялся? - Когда отца Марона хоронили. - Ну, мы тогда все смеялись. Погребение - веселая вещь. А сам по себе? - Сам по себе я... не смеялся, отец Зигон. Отец Зигон понимающе кивнул и надолго замолчал, спрятав лицо в ладони Прошел час с лишним. Ноги стоящего Ванюты затекли и онемели, колени стали подгибаться. Вдруг отец Зигон поднял свое лицо: - Подойди. С трудом переставляя ноги, Ванюта подошел. Отец Зигон схватил его за ноги и рванул на себя. Ванюта рухнул навзничь, гулко ударившись головой о паркет. Отец Зигон встал, зачерпнул горсть земли и с силой бросил Ванюте в глаза. Ванюта со стоном прижал руки к лицу. - Было два человека, - тихо, но внятно заговорил отец Зигон, убирая руки в карманы и медленно прохаживаясь по гостиной. - Всего два. Один был выше среднего роста. Другой тоже не маленький - каждый раз притолоке кланялся. Первого звали Земеля, второго - Сол. У Земели судьба была тяжелая. Даже - страшная. Родился в обеспеченной интеллигентной семье, окончил среднюю школу, поступил в лесотехнический институт, женился на четвертом курсе. А на пятом - подучил Сола трогать чужие книги. Не читать - а именно трогать. Любой ценой пробраться в чужую квартиру - и трогать, трогать, трогать книги. Сказал, что это помогает при туберкулезе легких. А Сол - человек доверчивый и впечатлительный - поверил. И трогал чужие книги всю свою долгую жизнь - до семидесяти восьми лет. Трогал всегда правой рукой. Поэтому, когда его перед казнью дактилоскопировали, с правой руки отпечатков пальцев снять не удалось - кожа стерлась о книги. А с левой все было в полном порядке. Поэтому именно ее сначала высушили в горячем песке, а потом залили вареным сахаром. Вон она. В книжном шкафу. Между Бабелем и Борхесом. Я же давал тебе лизать ее, мерзавец. Забыл? Нет, свинья. Такое не забывается... Он помолчал, словно вслушиваясь в слабые стоны Ванюты, потом кивнул стоящему в дверях Ашоту: - Убери этого слизняка. Ашот схватил Ванюту за шиворот и поволок к двери. - Отец Зигон... Там еще диктофон... - простонал Ванюта, шаря у себя на груди. Диктофон упал на пол. Ашот выволок Ванюту за дверь квартиры и захлопнул ее. Слышно было, как Ванюту поволокли по каменному полу прохода. Зигон поднял диктофон, сунул в карман пиджака. - Отец Зигон, подавать полдник? - спросил вернувшийся Ашот. - А что сегодня? - рассеянно спросил Зигон. - Овсяный кисель с постным маслом и клюквенный морс. - Нет... Потом... - Зигон осмотрелся, ища что-то. - Где чемодан? - Какой? - осторожно спросил Ашот. - Тот самый, - Зигон угрюмо посмотрел на Ашота. Ашот вышел и вернулся с небольшим старым чемоданом из свиной кожи. Зигон открыл чемодан, сложил в него голубое сало. В гостиной сразу стало темно. Зигон вышел с чемоданом в руке, прошел в свой кабинет и запер дверь на ключ. Кабинет был небольшой, но уютный: обитые зеленым сукном стены, мягкая мебель, стол красного дерева. Зигон подошел к столу, вставил ключ в бронзовые часы без стрелок, повернул. Затрещала пружина, послышалось гудение, и стол отъехал в сторону, открывая проход вниз. Зигон шагнул туда и стал спускаться по деревянной винтовой лестнице. Спуск был недолгим - лестница вела в большой полутемный зал с мраморным полом и мраморными стенами. В зале стояли десять мраморных столов, за которыми сидели лысые люди в черных костюмах. На столах горели зеленые лампы. На стене висел подсвеченный зеленым светом герб из горного хрусталя, яшмы и гранита: человек, совокупляющийся с землей. - А! Господин Зигон! - воскликнул один из сидящих. - Ну, наконец-то! Мы ждем вас с утра! Господа! Сидящие встали и сдержанно склонили лысые головы. - Как хорошо, что вы пришли! Вы не представляете - как это хорошо! - человек подбежал к Зигону и с силой сжал ему руку - Андреев! Скажите сразу - все нормально, или нет? Только - да, или - нет! Два слова! - Да, - произнес Зигон. Андреев в восторге закрыл глаза и потряс маленькой головой: - Великолепно... Господа! Господа! Все получилось! Поприветствуем же бесстрашного и решительного господина Зигона! Лысые зааплодировали. Андреев нажал ногой на мраморную педаль, и у фронтальной стены зала, прямо под гербом, из пола выдвинулась мраморная трибуна. - Просим вас, господин Зигон! С чемоданом в руке Зигон прошел на трибуну и встал, прижав чемодан к груди. В зале наступила полная тишина. - Мне трудно говорить, господа, - заговорил Зигон. - Трудно как человеку, трудно как члену нашего ордена. В этом чемодане находится то, ради чего мы... мы... нет... Он замолчал, бледнея. Голова его стала мелко вздрагивать, по лицу прошла судорога, побелевшие руки вцепились в чемодан. Зигон шумно выдохнул, набрал в легкие воздуха и вдруг запел низким, замечательного тембра басом: - Нееет! Нет! Нееееет! Неет! Неееееееееет! Нет! Нет! Нееет! Нееееет! Нет! Нееееееееееееееееееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нееет! Нет! Нееееееееееееееееееееееееееееееееееееееет! Нет! Нет! Неееет! Нееет! Неееет! Нееееееееееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееет! Нет! Нееет! Нет! Нет! Нееееет! Неееееееееееееееет! Нееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееееееет! Неееееееееееет! Нет! Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нееееееееет! Нееееет! Нет! Нет! Его слушали затаив дыхание. Лицо Зигона покраснело от напряжения, пот выступил на лбу и крупными каплями закапал на потертую кожу чемодана. Он пел с невероятным воодушевлением, сочный бас его заполнял гулкое пространство зала. Прошел час, Потом второй. Лицо Зигона стало бледнеть, пот, лившийся градом, высох, голос стал слабеть, в нем появились первые признаки хрипа.Прошел еще час. Лицо Зигона посерело, под глазами обозначились синие круги, бесцветные губы раскрывались и изо рта исторгался уже не раскатистый бас, а глухой клокочущий клекот. Прошел еще один час, затем еще и еще один. Зигон стоял на трибуне с окаменевшим лицом серо-зеленого цвета, глаза его закатились, белки сверкали в полумраке. Рот его открывался как бы сам, отдельно от тела, изо рта вылетали странные нечеловеческие звуки. Они звучали долго, очень долго - мраморная минутная стрелка еще три раза описала круг. Наконец из раскрывающегося рта Зигона не вылетело ни звука. Пошатываясь, Андреев подошел к своему столу, выдвинул ящик, достал золотой пистолет с мраморной рукояткой, тщательно прицелился и выстрелил. Мраморная пуля попала Зигону в рот. Он дернулся и, не закрывая рта, рухнул. - Садитесь, господа, - опустил пистолет Андреев, и все с облегчением опустились на мраморные, с подушками зеленого бархата, стулья. Андреев убрал пистолет в стол, подошел к трупу, все еще сжимающему чемодан, вынул из кармана убитого диктофон, взял чемодан и нетвердой походкой заспешил к выходу. - Арсений, а как же декларация? - спросил один из сидящих. - Две минуты, господа. И мы продолжим, - проговорил на ходу Андреев, потянул за ручку массивную мраморную дверь и вышел из зала в коридор. Здесь было светло, горели матовые плафоны, на блестящем от лака полу лежала зеленая ковровая дорожка. Андреев пошел по ней, свернул за угол, остановился перед резной дубовой дверью и постучал. Дверь открыл лысый человек в черном костюме: - Прошу вас, Арсений. Магистр ждет вас. Андреев вошел в прихожую кабинета. Секретарь отворил дверь и проводил Андреева в кабинет. За огромным пустым столом сидел магистр - полноватый широкоплечий человек в белом костюме, с гладко выбритыми головой и лицом. - Ваше Соответствие, - склонил голову Андреев. - Сколько? - спросил магистр. - Еще не взвешивали, господин магистр, - поспешно ответил Андреев. - Есть повод приобщиться к точным наукам, - магистр тяжело приподнялся, тронул инкрустацию на стенной деревянной панели. Панель сдвинулась в сторону, открыв проход. - Идите за мной, - шагнул в проход магистр. Андреев двинулся следом. Проход вел в лабораторию. Семнадцать человек в красных халатах работали над Машиной, не обращая внимания на вошедших. Магистр подошел к эталонным весам, надел резиновые перчатки, снял стеклянный колпак, открыл коробку с набором платиновых гирь. - Откройте, - скомандовал он Андрееву Андреев открыл чемодан. Магистр стал вынимать куски голубого сала и аккуратно класть на платиновую чашу весов. Когда все двенадцать кусков оказались сложенными на чаше в форме голубого брикета, магистр выбрал десятикилограммовую платиновую гирю и поставил на вторую чашу. Весы не двигались. Он добавил килограммовую гирю. Чаши ожили и закачались. Магистр взял горсть мелких гирь и ставил их на чашу, пока весы не замерли. - Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых граммов, - подытожил магистр и громко позвал. - Борух! Один из работников отложил инструменты и подошел к магистру - Готовь форму, - приказал магистр, Работник отошел. - Ваше Соответствие, еще диктофон с записью, - Андреев подал магистру диктофон, - Они по-русски говорят? - спросил магистр. - Блядь говорит на новорусском. Но все понятно. - И это важно? - Очень, ваше Соответствие. Магистр взял диктофон, посмотрел, подошел к прессу, положил на станину и нажал красную кнопку. Пресс опустился, диктофон затрещал. Когда пресс поднялся, магистр снял со станины расплющенный в пластину диктофон, подошел к измельчителю, бросил в заборник пластину, включил мотор и поставил регулятор измельчения на минимальный размер. Измельчитель заработал с оглушительным шумом, и вскоре под его барабаном на поддоне выросла кучка серебристо-серых опилок. - Это не пыль, конечно. Но почти, - рассеянно произнес магистр, ища что-то глазами. - Подожди... а где теперь сахарница? - Возле расточного станка, господин магистр, - ответил один из работников. Магистр подошел к сахарнице, зачерпнул из заборника горсть сахара, бросил на поддон измельчителя и пальцем перемешал с опилками: - Обыкновенная ложка найдется в нашей славной лаборатории? Работник подал стеклянную ложку. Магистр вытер ее о борт своего белого пиджака и передал Андрееву: - Ешь. Андреев зачерпнул с поддона и стал жевать. Появился работник с формой - плоским ящиком из золота. Магистр сложил в ящик куски голубого сала, поставил на подиум сахарницы, дернул рычаг Загудел нагреватель, запахло леденцами, и вязкая струя жженого сахара потекла в ящик. - Все уверены, что человек - это альфа и омега всего сущего! - засмеялся магистр и покосился на Андреева. Андреев черпал ложкой с поддона, жевал и глотал. Жидкий сахар заполнил ящик. Куски голубого сала светились сквозь желтоватую вязкую субстанцию. Магистр подождал пока сахар остынет, затем вставил ящик в черный кейс и вышел из основного входа лаборатории. Широкий коридор вел к лифту. Магистр подошел, отпер лифт ключом, вошел, нажал единственную кнопку. Лифт поехал вниз и вскоре остановился. Двери разошлись. Магистр шагнул из лифта в тесное, неправильной формы помещение с грязным кафельным полом, сплошь заставленное стеллажами с множеством небольших банок. В банках хранилась русская земля. Все банки были с подробными этикетками и располагались по алфавиту Слой пыли покрывал стеллажи. Магистр пошел между стеллажами по извилистому проходу, скудно освещенному редкими лампами без плафонов, и после долгого плутания оказался в небольшом закутке. Здесь стояла раскладушка с рваными одеялами и замызганной подушкой, серая тумбочка, электроплитка с темно-зеленым чайником, стол-тумба, покрытый цветастой истертой клеенкой. За столом, на металлическом стуле сидел маленький человек с длинной белой бородой и в очках со сломанной дужкой. Он пил крепко заваренный чай из алюминиевой кружки. На столе в коричневой бумаге лежал кусок вареной колбасы, надкусанный батон белого хлеба и четыре куска сахара-рафинада. - Здравствуй, Савелий, - проговорил магистр. - Наше вам, - кивнул Савелий, шумно прихлебывая из кружки. Магистр стоял с кейсом в руке, молча глядя на сидящего. - Ну что, принес? - спросил Савелий. - Да. - Сколько? - Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых грамм. Савелий усмехнулся: - Ты б еще миллиграммы подсчитал! Сколько кусков-то? - Двенадцать. - Нормально... - Савелий допил чай и стал заворачивать хлеб, колбасу и сахар в бумагу. - А то твои орлы сказали - семь. Семь! Курам на смех... Он убрал сверток в тумбочку, протер запотевшие очки и посмотрел на магистра: - Садись, батенька. В ногах правды нет. Магистр поискал глазами, куда бы сесть. Савелий указал ему на раскладушку Магистр сел, раскладушка заскрипела под ним. Он положил кейс себе на колени и тяжело вздохнул. - Что это ты, батенька, сопишь как корова стельная? Стряслось что? - Да нет, все в порядке. - Ой-ли? У вас - и все в порядке? У пауков в банке все в порядке быть не должно. - Савелий, я с тобой посоветоваться хочу. - К вашим услугам. - Понимаешь... - магистр вздохнул. - Не знаю с чего начать. Клубок какой-то... - Начни с начала. - Ты засахаренную руку Сола видел? На восьмом уровне? - Батенька, я не только видел. Я ее раз двести пятьдесят лизал, когда приемщиком служил. Каждое утро, после общей молитвы. Помолимся Земле Теплой, потом приложимся - и на службу Хорошее время было. - Понимаешь, со мной последние восемь суток что-то странное происходит. Вот мои руки - смотри, - магистр повернул к себе свои широкие белые ладони с пухлыми пальцами. - И вот каждый раз, когда я смотрю на них, - вот здесь, в запястьях, я вижу детские руки. Но золотые. То есть - в каждом своем запястье я вижу маленькую золотую детскую руку. - Золотую? - спросил Савелий. - Это как бы живое золото. Не металл. Они подвижны, как нормальные детские руки, но золотые, с таким красноватым отливом. И эти ручки имеют свой язык. Это не язык глухонемых, построенный на комбинациях пальцев, а язык, основанный на поворотах этих ручек. Они вращаются вокруг своих запястьев - вправо-влево, влево-вправо. Полные обороты, неполные, полуобороты, четвертьобороты - это их язык. Несложный. Я понял его сразу - Сразу? - Да-да. Два оборота по часовой - это буква А, два оборота против часовой - Е, полуоборот по часовой - О, против часовой - М, и так далее. Простой, совсем простой язык. - И что тебе передают эти золотые ручки? - Разное, разное. Иногда это короткие сообщения, иногда - длинные, очень длинные тексты. - И какого рода сообщения? - Ну, например: "Знай о втором прободении Марка". Или: "Половины шаров заставляют попробовать мясную картечь". - А длинные тексты? - Вот это самое... необычное. И я не знаю, что это такое. - Ну, а что это за тексты? Магистр достал из внутреннего кармана пиджака листки бумаги, развернул: - Со вчерашнего дня я их стал записывать. Это - самый короткий текст. Послушай... - Дай я сам прочту, - Савелий забрал у магистра листки, расправил на столе и стал читать. |
 |
 |