Его образ ассоциируется с чем-то забавным и смешным. Это оттого, что Михаил Пуговкин часто играл не слишком далеких персонажей. В эти весенние дни артист из народа отмечает 65-летие работы в кино

Беседовала Евгения УЛЬЧЕНКО

личное дело

Михаил Иванович Пуговкин (настоящая фамилия Пугонькин) родился в 1923 году в деревне Рамешки Ярославской области. Весной 1941-го снялся в фильме «Дело Артамоновых». В первые дни войны ушел на фронт. После войны учился в Школе-студии МХАТ. В 1947–1949 гг. – актер Театра Северного флота, Вильнюсского русского театра. С 1950 года играл в Московском театре им. Ленинского комсомола, с 1958 по 1959 год – в Вологодском драмтеатре. С 1992 по 1993 год – актер Театра-студии киноактера. Сыграл в кино более ста ролей. Народный артист СССР (1988). Кавалер «Ордена Почета» и ордена «За заслуги перед Отечеством». В августе 2001 года в Москве открыт Киноцентр Михаила Пуговкина, задача которого – популяризация отечественного кино.

– Михаил Иванович, весной

41-го вы снялись в фильме Рошаля «Дело Артамоновых», и это был ваш дебют. Правда, что недавно вы вошли в Книгу рекордов Гиннесса как самый снимающийся актер?

– У меня действительно около ста ролей в кино, только, подозреваю, я не один такой. Я же считаю себя нераскрытым актером. Реализовался примерно процентов на 30 или 40. В студенческие годы я сыграл Мармеладова в «Преступлении и наказании». После чего мне пообещали: «Вы раскроетесь у Достоевского». Но с Достоевским я больше не общался. Вместо этого сыграл подряд в шести фильмах Гайдая, это и был мой творческий взлет.

– А как вам работалось с Гайдаем? Каким он был человеком?

– У него была такая манера говорить: «Я дам вам сценарий, а вы скажите, кого хотите играть». «В такие игры не играю, – отвечал я. – Вы мне скажите, кого во мне видите». Гайдай был отличным режиссером, никогда не фальшивил – ни в кино, ни в жизни. Мы с ним понимали друг друга с полуслова. Он никогда ничего не диктовал, на актеров не кричал. Просто мог подойти и сказать: «Все нормально, ребята, но не смешно».

– Скажите, а сегодня восприятие юмора изменилось? Лично вы над чем теперь смеетесь?

– В юморе стало больше злости и сарказма. Быть объектом современных юмористов мне не хотелось бы. А сам я всегда смеюсь исключительно над собой. Не знаю, как выгляжу со стороны, но мои сверстники в американском кино играют крупных мафиози, даже пылких любовников, а мне не так давно предложили роль очередного пьяного дворника. Я со смехом отказался: зачем снова играть то, что прискучило мне еще 35–40 лет назад?

– А как вы относитесь к съемкам в рекламе?

– Неоднозначно. Я, если вы помните, снялся в рекламе «Золотого конька». Подруги жены тогда звонили ей и спрашивали: «Ой, ну как там наш секс-символ?» И до сих пор за мной этот шлейф тянется.

– Вы с детства хотели стать актером?

– Да, еще в родной деревне Рамешки я на свадьбах отплясывал цыганочку, барыню, русскую, полечку. Никто меня этому не учил, просто нрав был такой. А Рамешки – еще та глушь, Чухломской район Ярославской области. В школу нас на лошади возили. Крестьянские обычаи держались старые, вековые. За обедом, пока отец не стукнет ложкой по миске, никто не имел права начинать есть. Я часто получал от него по лбу, потому что норовил до команды выловить кусочек мяса... Из деревни мы переехали в Москву. Маме потребовалась операция, которую в нашей глуши никто не мог сделать. И в 13 лет я уже работал на Московском тормозном заводе учеником электромонтера. После смены бегал в драмкружок, в клуб имени Каляева. А в пятнадцать меня приняли в Московский драмтеатр, где я получал семьдесят пять рублей в месяц – в шесть раз меньше, чем на заводе. Мама удивлялась: «Разве с таким лицом берут в артисты?» А я считаю, меня сама судьба определила в актеры.

– Снявшись в своей первой картине, вы добровольцем ушли на фронт. Вам тогда едва исполнилось 18, и лишь немногим из ваших ровесников удалось выжить. Тоже – судьба?

– Я сразу попал под Смоленщину. Это был кромешный ад. На нас, новобранцах, не было даже формы. Первый бой мы приняли в летних брюках и парусиновых тапочках. Мало кто в этом бою уцелел, а я – без единой царапины. Вот это было чудо! Тяжело ранило меня уже осенью 1942 года, но и тут судьба проявила милость. Мне должны были ампутировать ногу, уже развилась гангрена, но я взмолился: «Доктор! Нельзя мне без ноги, я ведь артист!» Конечно, такого артиста, Пуговкина, еще никто не знал. Но врач пошел мне навстречу на свой страх и риск…

– Вы 65 лет в кино. Обиды есть?

– Ну как же без них! Актеров на роль часто выбирают, как помидоры на рынке. Режиссеры всю жизнь видели во мне дурачков. Но и это не самое главное. Обидно было, когда из картины вырезали удачный эпизод, в который ты всю душу вложил. В 1943 году я снялся в фильме «Фельдмаршал Кутузов» у знаменитого режиссера Владимира Петрова. Играл солдата Федю, который умирает во время Бородинского сражения на поле боя. Я говорил старичку-солдатику, который держал меня за руку: «Семен, отпиши в деревню Липки, что под Рязанью, матушке моей, что сын ее Федор Петров не Богу душу отдал, а живот свой положил за Отечество». Сталин посмотрел картину и сказал: «Этот эпизод будет вызывать у народа страдание. А сейчас такое трудное время, идет война. Не надо этого показывать». Я плакал, когда вырезали этот мой монолог.

– Как, по-вашему, Михаил Иванович, актер – это сначала лицо, а уже потом талант и все остальное?

– Конечно, лицо! Со своим лицом я никогда не мог бы быть Штирлицем, а Тихонову мои роли подошли бы, как корове седло. Впрочем, я своим лицом доволен – девочки бегали за мной, как сейчас за звездами шоу-бизнеса…

– Кстати, о звездах. Вашим именем ведь названа планета?

– Да, крымские астрономы сделали мне подарок в 1997 году. Я тогда жил и работал в Ялте – боролся с застарелой астмой. Так что, слава Богу, в небесах у меня хорошая компания – между Есениным и Чеховым.

– Ваша семья была православной?

– Конечно. В детстве я помогал бабушке топить в церкви печь, за что она меня тайком угощала папиросами «Бокс». На Крестный ход, на Пасху я возглавлял шествие.

Веры своей я никогда не терял, но и не афишировал. Всегда ощущал, что Бог где-то рядом, что Он поможет. Я остался на всю жизнь человеком православным, оттого и в партию не вступал.

– Когда Леонид Гайдай предложил вам сыграть отца Федора в «Двенадцати стульях», не было у вас внутреннего конфликта?

– Душа сначала была не на месте. Я спросил у мамы: «Как быть-то?»… Она, женщина неграмотная, но по-настоящему мудрая, спросила, что делает в фильме отец Федор. «Гоняется за бриллиантами», – говорю. «А Бога это как-то касается? Нет? Тогда играй спокойно. Боженька простит». В первый съемочный день мне на «Мосфильме» выдали настоящую рясу и крест – ну точь-в-точь, как у нашего батюшки в деревне. Даже спина похолодела. Гайдай говорит: «Давай, Михаил Иванович, перекрестимся и будем снимать». Мы перекрестились и стали снимать.

– Съемки, гастроли, встречи с коллегами способствовали дружеским посиделкам?

– Про меня один знакомый режиссер сказал: «Ты не пьяница, ты нормальный российский гуляка. На съемках фильма Михаила Ромма «Адмирал Ушаков» гудели в Ялте и моряки, и артисты. Ромм выстроил всех артистов – Ивана Переверзева, Владимира Дружникова, Геннадия Юдина, Георгия Юматова, Сергея Бондарчука. К каждому подходил и стыдил, дескать, завтра съемки, надо завязывать. Последний, к кому он подошел, был я: «Пуговкин! У вас и так такое лицо. Вы можете продолжать…»

– Вы снимались в «Штрафном ударе» с Владимиром Высоцким. Тогда уже чувствовалось, что он неординарная личность? Приходилось вам с ним общаться не на съемочной площадке?

– Володя выделялся тем, что играл на гитаре и пел, правда, пока еще не свои песни. Во время съемок мы как-то засиделись в ресторане. Утром – стук в дверь. Встаю, голова тяжелая, думаю: «Кого это несет в такую рань?» Открываю. На пороге показывается сначала бутылка портвейна, потом Володя: «Дядя Миша, может быть, вы себя неважно чувствуете? Возьмите. Извините, что побеспокоил», – и ушел.

– Вы работали в кино вместе с великими актрисами – Фаиной Раневской, Зоей Федоровой, Надеждой Румянцевой... А любимые партнерши у вас были?

– Ну какие же у меня партнерши, если я не играл героев-любовников – так, рваные эпизоды... Моя любимая партнерша, моя лучшая подруга и мой спасательный круг – моя жена Ирина Константиновна Пуговкина-Лаврова.

Третья и последняя. Она крымчанка. Мы познакомились в 1991 году. Я приехал тогда в Ялту, она организовывала мои концерты. В день приезда заглянул в свой гостиничный холодильник, а там такое изобилие... Уже, подумал про себя, приятно. Потом стали вместе ужинать, ну а дальше все, как это обычно происходит. Мне в июле 83 года исполнится, я уже долго живу, и мне скрывать нечего – пятеро детей, семь внуков. Наверное, это и есть счастье.

14.04.2006