|
Поздравляющих было много. И среди них было много
женщин. При виде Василия Семеновича женщины начинали радостно улыбаться
и восторженно шептать: «Лановой, Лановой».
Василий Семенович невозмутимо сидел и перечитывал
текст. Время от времени он, словно пианист перед предстоящей партией,
разминал руки. Во всяком случае, было очень похоже.
*- Волнуетесь?
- Нет. Этим словом мое состояние определить нельзя.
Я решил для себя, что это означает чрезвычайно сильное
волнение, обрадовался, так как появилось хорошее вступление для беседы
и больше к Лановому не приставал. Но вот мы в гримерной.
- Василий
Семенович, так какими словами можно описать ваше состояние перед
выступлением? Ведь я видел, вы сидели, руки разминали... Все-таки это
волнение?
- Нет.
- Жаль.
- Почему?
- Вы отняли у меня возможность красиво начать нашу
беседу. Многие известные актеры на такой вопрос отвечают приблизительно
так: несмотря на мою долгую жизнь в искусстве, я все равно словно
впервые выхожу на сцену...
- Это не от волнения, это - для крови. В определенном
возрасте актеры начинают бояться, что может из памяти выпасть какое-то
слово, что может просто что-то забыться. И такие упражнения помогают
восстанавливаться. Но премьера есть премьера. Для меня сегодняшнее
выступление было премьерой. Так что волнение все-таки присутствовало.
- Даже несмотря на то, что вы - всенародный любимец? Ведь любимцу порой прощается многое, не говоря о простом огрехе.
- Я об этом не думаю, просто стараюсь выполнить свое
профессиональное задание. Вот и все. Когда материал четко освоен,
волнение снимается. А вот когда что-то недоделано, когда не уверен, вот
тогда начинаешь дергаться.
- Чем больше слава, тем больше ответственность?
- Само собой. Это уже испокон веков: раз простят, два, а потом...
- А вы не устаете от славы?
- Я уже давно об этом не думаю. Стараюсь быть самим собой. В любой ситуации. На публике, без публики.
- То есть вы умеете отключиться?
- Абсолютно.
- Даже если в ресторане...
- Ради Бога, я совершенно не реагирую. Я остаюсь самим собой. Это, наверное, самое главное для известного человека.
- Обычно говорят, что мешает...
- Мне это в детстве мешало. Когда я начинал. Тогда я еще не умел быть самим собой.
- Это был опасный возраст для звучания «медных труб»?
- Совершенно верно. Но со временем это проходит.
Человеку нельзя всерьез относится к своей славе. Это говорит о его
недалекости. О глупости. И о том, что он обречен делать глупости, быть
может, всю свою жизнь.
- А кроме «медных труб», в вашем детстве были еще какие-то соблазны?
- Какие соблазны? Я из крестьянской семьи. Мы жили на
Украине в селе Стрымба. Это между Винницей и Одессой. Пахали землю. В
прямом смысле. В 1931 году бежали от голода. Потом перебрались в
Москву. Родители работали на военном заводе. В 1941 году, на четвертый
день войны, стали инвалидами. Они вручную разливали в бутылки «коктейль
Молотова» - зажигательная смесь для борьбы с немецкими танками.
Освобождение! Пожалуй, это самые счастливые мгновения моей жизни! Мне
тогда было десять лет.
- Тогда при чем здесь детство?
- Ну, я имел в виду начало пути.
- Как же вы в театр попали?
- Сдуру. Иными словами - благодаря советской власти. Мы
жили на окраине Москвы в Пролетарском районе, около завода имени
Лихачева. Тогда всех детей «охватывали» всевозможными кружками Дома
культуры. Я оказался в клубе на Семеновской заставе. Кстати, здесь
вместе со мной путевку в жизнь получили несколько будущих народных
артистов, а том числе Татьяна Шмыга, Вера Васильева, Валерий Носик. В
этом кружке я и получил некоторый опыт, пригодившийся на съемках
«Аттестата зрелости». Это был мой дебют.
- Но блеск в вашей карьере появился после Павла Корчагина?
- Пожалуй. Но все было случайно, как и все в этой
жизни. Книгу «Як гуртовалась сталь» Миколы Островского нам впервые
прочитал учитель - подпольно в 1941 году на оккупированной Украине. С
тех пор я и загорелся этим образом. Очень хотелось сыграть. И когда
пришел на пробы к Алову и Наумову, режиссеры хором воскликнули: «Ну,
вот оно!» Надо сказать, что они своеобразно снимали Павку. Все время
твердили фразу Андре Жида, который в 34-м навестил больного Островского
и, выйдя от него, произнес: «Это ваш коммунистический Иисус Христос».
Режиссеры говорили: «Вася, вот и играй Христа». Когда картина пошла,
многие критиковали меня за «святость» Павки. А меня это радовало -
значит, все получилось. Мы ведь и снимали максималиста, человека идеи.
- Упомянув блеск, не могу не спросить о феномене
Ланового. Поклонницы... Это уже стало крылатой фразой многих актеров:
столько, сколько было поклонниц у Василия Ланового, не было ни у кого.
Вы наверняка помните, как в прологе «Принцессы Турандот» вас
представляли публике: «Семен Михайлович Буденный. Василь Семеныч Лановой. Один знаток по части конной, другой - по части половой». Во всяком случае, мне рассказывали...
- Да, это Гриценко. Только было немного в другой
редакции: «Один рожден для жизни конной, другой - для жизни половой. Но
я по этой части никогда не свирепствовал. Это точно. И относился к
этому достаточно спокойно. В отличие от некоторых эстрадников. Но ведь
это разные вещи. Наверное, все зависит от ума. Если верить всерьез в
то, что ты гениальный актер (а я знаю таких) да еще секс-звезда, то это
уже бяда! (Авт. Именно «бяда» произнесВасилий Лановой , однако
прозвучало это очень уместно.) «Что вы, старики, понимаете в сексе?!
Вот мы кое-что в этом рубим», - приходилось мне вести и такие разговоры
с молодыми. Когда человек заводит пространно-фривольные речи о сексе,
то на этом фронте у него не все в порядке, это - первый признак. Говорю
вам как секс-символ. Испокон веков религия советовала молчать об
интимном. Как можно говорить о секрете? Какой же он тогда секрет?!
Публичность здесь неуместна. А сколько раз приходилось видеть, как
молодые люди, видя настроенную на них камеру в церкви, начинают истово
креститься. Какой ужас! Большое облегчение в этом смысле - мои студенты
в Щукинском. Я стараюсь приобщить их к поэзии Баратынского, Языкова,
Тютчева и с удовольствием замечаю нравственный рост в моих
воспитанниках. В этом для меня залог того, что не порвется связь
времен. Вспомните слова чеховского Астрова: «Вырождение нации
начинается с косности и невежества».
Или же разговоры о личной жизни. Да не хочу я никого
впускать в свою личную жизнь! Поймите, артист не может жить без тайны.
Как только он начинает выворачивать себя наизнанку, он тут же
становится неинтересен публике. «Я - поэт, и тем могу быть интересен».
Это Маяковский сказал, но я согласен с ним. Поэтому мне никак не понять
некоторых наших артистов, которые готовы трусы снимать и показывать
всем, что в них находится, лишь бы не терять дешевой популярности у
зрителей. Поэтому и рождаются такие словесные перлы, сказанные на
глазах у миллионов телезрителей при вручении очередной награды: «Это
такое счастье, как при оргазме...» Я никогда не был брюзгой, не
чувствую себя стариком ни по каким параметрам, но есть же какие-то
цивилизованные нормы поведения, которые художник не должен нарушать.
- Слушая вас, невольно можно прийти к выводу, что
раньше лучше было. Но почему-то все ругают старое время. Например, в
фильме «Дни Турбиных»...
- Почему все ругают? Я не ругаю!
- Я слышал, что в те времена существовало много
ограничений. Мало того, что утверждение на многие роли должно было быть
одобрено чуть ли не самим ЦК партии, но иногда актеру подсказывали, как
«правильно» играть. Фильм же «Дни Турбиных» вообще по Булгакову...
- Ограничений не было абсолютно никаких. Нам даже
помогали. И все время спрашивали: что вам еще нужно? Все эти
«демократические» легенды по поводу того, как ограничивали на каждом
шагу, - глупости и нелепость. Сегодняшние, так называемые
демократические руководители гораздо менее демократичны, чем
наличествующие тогда месткомы и парткомы. Я вам даже больше скажу:
раньше общественность в театре решала, кому дать звание, кому поднять
зарплату. Сейчас такие вопросы решает один человек. О какой демократии
может идти речь?
- Многие актеры не всегда довольны тем, как у них
получилась роль. С учетом того, что прошло довольно много времени с тех
пор, как на экраны вышел фильм «Дни Турбиных», произошло переосмысление
многих ценностей, очень интересно: вы бы и сейчас так сыграли свою роль?
- А почему я, по-вашему, сейчас должен сыграть по-другому?
- Ну, ведь тогда семью Турбиных, да и всех ее друзей
никак нельзя было назвать сторонниками советской власти. Чуть ли не
враги. Это сейчас на исторической родине возводят памятники Бандере или
Деникину.
- Даже во время выхода пьесы во МХАТе, даже в то время
белые офицеры не воспринимались врагами. Не зря Сталин смотрел этот
спектакль больше десяти раз. Не враги, а противники. И это несчастье.
Нет, переосмысления у меня никакого не произошло. Я должен сказать, что
и тогда играл именно так. И в «Любови Яровой» играл Михаила Ярового,
изображая не врага, а именно противника, не согласного с собственной
женой, с ее идеями. Это разные категории. Я помню, даже в газетах
написали: наконец-то определен точно образ Ярового. Он не враг - он
противник. И это его судьба.
- Верите ли вы в судьбу?
- Не исключено. Дело в том, что иногда Его Величество
Случай, который так значим в жизни, ведь как-то распределяется кем-то?
С возрастом я становлюсь если и не верующим, то верящим в некоторые
приметы.
- В какие?
- Разные. Но это секрет. Вот у вас газета называется
«Тайны соблазна». Пусть тайной это и останется. Ну а все актерские вы и
так знаете.
- А в черную кошку?
- Не верю и даже смеюсь над этим. Но если передо мной
пробежала черная кошка, я всегда возвращаюсь. На всякий случай. В вещие
сны не верю. А вот предчувствия бывают. Но это скорее какая-то
внутренняя дисгармония. Предчувствие... Вы знаете, есть ведь внутренняя
интуиция, необходимая актеру. Иногда я чувствую тревогу, начинаю
анализировать - почему? И в конце концов нахожу причину. Она
обязательно логична. Интуиция только подсказывает: что-то произойдет.
- То есть для вас в этом нет ничего мистического?
- Еще Пушкин говорил: «Мой ум упорствует, надежду
презирает, ничтожество меня за гробом ожидает...» Не верил он ни в
Бога, ни в мистику. А я верю ему, как самому главному богу на Руси.
Все, что со мной происходит, и то, что нельзя объяснить простой логикой
- вопрос непознанного. Это из той области, про которую мы просто не
знаем. Еще не наступило время знать. Вы можете себе представить, как
воспринимался бы телевизор во времена Александра Первого? Или телефон,
микрофон, пулемет? Трудно себе даже представить! Я убежден - все, что
мы сейчас трактуем как мистическую категорию, относится к еще
непознанному нами. Не все мы можем объяснить.
- Хотя соблазн велик. Я согласен. Василий
Семенович, дабы конец беседы нашей не был столь серьезным, вернусь к
упражнениям, которые вы делали перед выходом. А от волнения пятьдесят
грамм коньяка не помогает? Я слышал, что врачи очень даже рекомендуют?
- Я люблю пятьдесят грамм, а может быть, и больше, после ухода со сцены. На сцене я должен властвовать собою.
- А на съемках не приходилось пить по-настоящему? Ведь ваши персонажи частенько поднимают бокалы. Тот же Шервинский.
- Нет, во время съемок шампанское мы не пили. Это было ситро. Мы же профессионалы.
Время, отведенное на беседу, подошло к концу. Я
поблагодарил Василия Семеновича, и мы вместе вышли из гримерной.
Раздались вздохи и возгласы восторга: «Лановой, Лановой!» Как можно к
этому привыкнуть, не знаю. Наверно, это понятно только настоящему
профессионалу!
Беседовал Профессор Хачикян
|