Эзра Паунд
ОММАЖ СЕКСТУ ПРОПЕРЦИЮ
Перевод Михаила Гаспарова
Это перевод заказной и поэтому точный. Для Эзры Паунда "Оммаж Сексту
Проперцию" был упражнением в академическом авангардизме. Здесь четыре
стилистических слоя: мотивы римских любовных элегий; косноязычный прозаизм
учебных английских подстрочников; эпатирующие вульгаризмы авангардной
поэтики; и сквозь них серьезное, даже подвижническое стремление встроить
античную классику в небывалый синтетический grand art XX века, на
сотворение которого он положил всю жизнь. Комментировать античные имена и
реалии этого сочинения было бы слишком долго; я прошу читателя поверить,
что все они употреблены Паундом безукоризненно. Только во всеядном
верлибре, изломанном на разный лад, мог такой проект рассчитывать на
успех. Когда этот перевод печатался в журнале, эту изломанность в нем
ликвидировали: каждая строка была набрана как сверхкороткий абзац - вроде
прозы Дорошевича или Шкловского. Текст сразу стал казаться гораздо
бессодержательнее, чем он есть: видимо, читательская установка на прозу
автоматически заставляет ждать чего-то гораздо более умного, чем в стихах.
Вот что значит графический облик текста.
Orfeo
"Quia pauper amavi"
I
Дух Каллимаха, косская тень Филета,
В вашу сень я иду,
Первым из чистейшего родника
Почерпнув для Италии греческие оргии и греческие пляски.
Кто учил вас, где слышали вы такие ритмы?
Чья стопа отбивала вам такт, чья вода орошала вам свист?
Пусть томители Аполлона тянут свои Марсовы генеральности -
Мы скребницами выскребем их страницы.
Нынче новую квадригу тащат кони в венках -
Юная Муза в сонме юных любовей возносит меня к созвездьям:
Нет для Муз мощеных дорог.
Анналисты не кончат свидетельствовать римские доблести,
Закавказские знаменитости скажут славу знаменитостям Рима,
Развернут пределы империи, -
Но чего бы почитать просто так?
Хоть бы пару непачканых страниц с двувершинного взгорья!
Не хочу венка, который плющит голову. Не спешу -
После смерти и так мне будет слава.
Потому что издали все видно крупней, независимо от качества.
Кто бы знал про башни, рушенные досчатым конем,
Про Ахилла поперек Симоису,
Про Гектора в грязи у колесных ободьев,
Про Полидаманта, Гелена, Деифоба? Клянусь Скамандром,
Их с Парисом не знали бы даже в их собственных дворах!
"О Илион! о Троя! дважды в этейском полоне!" -
Это лишь потому, что за вас заступился Гомер.
Так и мне будет мой зенит меж римских правнуков:
Без плиты на моем постылом гробе
Прозвучу я из Фебова храма в Патрах (Ликия),
Мои песни в должный срок пойдут в мир
В радость полудевам, когда те свыкнутся.
Так Орфей укрощал зверей и уздал фракийскую реку,
Киферон тряс в пляс глыбы для фивских стен,
И к твоим, Полифем, взмыленным коням под Этною
Не клонилась ли жесткая Галатея на голос песни?
Нужно смотреть в суть.
Бахус и Аполлон - за.
Молодые дамы сбегутся чтить мои разглаголы,
Хоть мой дом не на тенарских столпах из Лаконии (где Нептун и Цербер),
Хоть и не под золочеными он стропилами,
И сады мои не так разлеглись, как рощи Феакии,
Такие роскошные, такие ионийские,
И на гротах моих не сплошь лоза из Марки,
Погреба мои не от Нумы Помпилия
И не дыбятся винными бочками,
И не снабжены патентованными холодильниками, -
Но друзья Камен, сунув в мои книги свой общий нос
И устав от реалий, обратятся к моим напевам.
Счастлив, кто попал в мою хронику:
Мои песни - славное надгробье их красоте.
Что сравнится?
Ни звездоскребы пирамид под небесными орбитами,
Ни хоромы, как Зевсов дом в восточной Элиде,
Ни колосс Мавзола не озарят нам смерть.
Пламя жжет, а ливень втекает в щели,
И под копытами годов - все по швам.
Только высится гений - бессмертная краса, и года не изотрут его имя.
II
Я воочию возлежал под сенью, Геликон мне был как подушка,
И сочился след Беллерофонтова коня.
Альба! к твоим царям и державе, воздвигнутой с толиким усердием,
Воззывает моя лира с толиким же усердием.
И мой маленький рот будет булькать в больших потоках,
Из которых пил оный Энний, воссев до меня.
Я примерился к братьям Куриям, я сделал зарубки
На Горациевом дроте у книжных полок Кв. Г. Ф.:
О державной Эмилии с достопамятным челном,
О победной медленности Фабия и о том, что вышло при Каннах,
И о ларах, бегущих от очага, и о Ганнибале,
И о Риме под защитой гусей, - обо всем я спел.
Но взглянул на меня Феб с Кастальского дерева
И сказал: "Дурак! На кой тебе этот ручей?
Кто заказывал тебе книгу о героях? Нечего
Тебе думать, Проперций, о такой репутации.
Маленьким лугам - маленькие колеса.
А страничкам твоим - путь в постель к девице,
Поджидающей любовника. Не сбейся с цели!
Не потонет корма с твоим гением: оставь чужим веслам
Воду и чужим колесам арену. В толпе не лучше, чем в море".
Так сказав, он смычком указал мне место:
Виноградные оргии, глиняные Силены
С тростником внутри для крепости, тегейский Пан,
Кифереины птички, их пунические клювы, красные от горгонских вод,
Девять девок с девяти сторон с приношеньем ей в нетвердых руках, -
Вот моя свита и рампа. Венера, по локти в розах,
Обвила Вакхов тирс плющом, напрягла мои струны к песне,
А одна из Муз, обиженно глянув, -
Каллиопа - сказала:
"Твое дело - белые лебеди!
Ни божьи кони не ринут тебя к битве,
Ни глашатай не вструбит к тебе в классический рог,
Ни Марс не кликнет тебя в Эонийской чаще,
Ни там, где римляне рушат германское добро,
Ни где Рейн течет варварской кровью и влечет тела израненных свевов.
Нет: любовники в венках перед чьими-то дверьми,
И ночные псы, и следы пьяных драк, -
Вот твои образы: твое дело -
Очаровывать юных затворниц и язвить суровых стариков".
Так сказала госпожа Каллиопа,
Сполоснувши руки в ручье, а потом для бодрости
Брызнув мне в лицо обмывками косского Филета.
III
Полночь, и письмо от моей госпожи:
Быть к ней в Тибур: мигом!
"Розовые пальцы встали в небо над башнями,
В плоский пруд впадает с всхолмий куцая Анио".
Что мне делать? ввериться ли неверной
Тьме, где каждый разбойник меня прищучит?
Но промедлить по этой уважительной опаске -
Значит: слезы и попреки хуже разбоя,
Значит: я же виноват, и не меньше,
Чем на целый год: ее руки ко мне безжалостны.
Нет богов, не жалостливых к влюбленным, в полночь,
На скирийской дороге!
Кто случится влюблен, ступай хоть в Скифию,
Никакому варварству не хватит духа ему во вред.
Свечкой ему - луна, а звезды осветят выбоины,
Все дороги ему спокойны во всякий час:
Кто, зловредный, прольет чистую кровь ухаживателя?
Поводырша ему - Киприда.
Пусть разбойники нападут на след - умереть не жалко:
Ведь она придет к могиле с ладаном и венками,
Ведь она воссядет статуей у костра.
С божьей помощью прах мой ляжет не в людном
Месте, где толкутся прохожие толпы,
От которых гробам влюбленных всего похабней.
Пусть лесной заказник прикроет меня листвою,
Или холмик, или не значащийся в описях песок, -
Только бы не эпитафия на большой дороге.
IV Разномыслие с Лигдамом
Лигдам, скажи мне правду: что ты слышал о нашей верной красавице?
И пускай недешевое ярмо госпожи станет тебе сносней,
Потому что изжога мне от дутых твоих любезностей
И морока от вздора, в который не поверю ни в жизнь.
Ни один вестник не приходит ни с чем, и поэтому осторожничает:
Долгий разговор - словно крепкий дом.
К черту это все, расскажи мне толком и сначала:
Вот - я развесил уши.
Что? она рыдала, раскинув волосы? Ты видел?
Слезы рекою? И ты, Лигдам,
Видел ее распростертой на постели? не с зеркальцем,
Не в браслетах на белых ручках, не в золоте,
Вся закутавшись в скорбное покрывало,
Писчие принадлежности - под крышкой в ногах постели,
Скорбь во всем доме, и горестные служанки
Горестны оттого, что она им сказала свой сон?
Посредине постели - под вуалью,
А в глазницах - непросыхающие платки,
А на наши нежные упреки - сварливый крик.
И за эти вести ты ждешь от меня награды, Лигдам?
Долгий рассказ - словно крепкий дом.
А соперница? "Не изящными завлекла манерами,
А варя приворотные травы, вертя камбалу колесом,
Жаря дутых жаб, и змеиные кости, и перья линялых сов,
И опутывая в могильные лоскутья. Пауков ей в постель!
Пусть любовники храпят ей над ухом! Пусть подагра
Скрючит ноги ей! И он хочет, чтоб я спала одна?
И он ждет сказать над моим гробом гадости?"
Кто же, год промучась, поверит этому!
V
1
Пора вымести Геликон, вывести пастись эмафийских коней,
Сделать перекличку римским вождям,
А не хватит сил - пусть похвалят волю:
"В столь великом деле и попытка хороша".
Ветхий век пел Венеру, а новый - битвы;
Так и я допою красавицу и начну про войну:
Выволоку ладью на песок и затяну напев величавее -
Муза уж готова подсказать мне новый гамбит.
Ввысь, душа, от низких попевок! Облекись в своевременную мощь!
Шире рот, державные Пиериды! Таков уж спрос.
Вот: "Евфрат отвергает покров парфян и просит прощенья у Красса", -
Вот: "Я вижу, Индия клонит шею в твоем триумфе", -
И так далее, Август. "Девственная Аравия потрясена до пустынных стойбищ",
Если кто еще прячется от твоей десницы в дальний берег, - так это до поры.
Я - вослед тебе в битвенный лагерь, и меня прославят за песни
О делах твоей кавалерии. Лишь бы судьбы меня оберегли.
2
Но ты спросишь, почему я все пишу и пишу про любовь,
И в устах моих вот эта немужественная книга?
Мне напели ее не Каллиопа и не Аполлон:
Вдохновение мое - от красавицы.
Если бегают по лире пальцы, белые, как слоновая кость,
Мы любуемся этим делом, -
Как проворны эти пальцы. Если волосы сбились на лоб,
Если выступает она в косском блеске и в пурпурных туфельках,
Вот и тема; а если глаза ее в дремоте, -
Вот и новый предмет для сочинителя.
Если, скинув рубашку, она забавляется со мною, -
Это стоит нескольких Илиад.
И чего бы она ни говорила и ни делала,
Мы сплетем бескрайние сплетни из ничего.
Вот какой мне выпал жребий, и если бы
Я и мог, Меценат, обрядить героя в латы, то не стал бы,
И не стал бы звякать о титанах, ни об Оссе, вздыбленной на Олимп,
Ни о гатях через Пелион,
Ни о древлепочтенных Фивах, ни о славе Гомера над Пергамом,
Ни о Ксерксе с двудонной державой, ни о Реме с царской его роднёю,
Ни о карфагенских достойнейших фигурах,
Ни о копях в Уэльсе, и какая прибыль от них у Мара.
Да, деянья Цезаря - это вещь... но лишь как фон,
Обошелся же без них Каллимах,
Без Тесея, без ада, без Ахилла, любимчика богов,
И без Иксиона, без Менетиевых сыновей, и без Арго,
и без гроба Юпитера и титанов.
Вот я и не трепещу нутром на все эти Цезаревы "О!"
И на голос флейты фригийских предков.
Ветры - моряку, пахарю - волы,
Воину - считать раны, а овцепасу - агнцев;
Нам же в узкой кровати - не до битв:
Каждому свое место и на всякий день свое дело.
3
Умереть от любви - благородно; прожить год без рогов на лбу - это честь.
А она еще ругается на девиц легкого поведения
И корит Гомера, что Елена ведет себя невоспитанно.
VI
Когда смерть смежит наши веки,
Мы отправимся, голые до костей,
На одном плоту, победитель и побежденный,
Через Ахеронт - Марий и Югурта одним этапом.
Цезарь строит план против Индии,
По его указке потекут и Евфрат, и Тигр,
На Тибете - римские полицейские,
У парфян - наши статуи и римская религия;
И общий плот через дымный Ахеронт,
Марий и Югурта - вместе.
На моих похоронах не быть свите с ларами и масками предков,
Не взревет моя пустота из труб,
Ни Атталова мне ложа, ни надушенных саванов, -
Маленькое шествие за маленьким человеком.
Довольно, что я захвачу три книги -
Этот дар Персефоне чего-то стоит.
Моя голая грудь в рубцах -
Вы за нею, вы вскликнете мое имя, вы исправно
Поцелуете меня в губы в последний раз
Над сирийским ониксом, уже разбитым.
"Ныне праздный прах,
Прежде был он невольник страсти".
Припишите к этой эпитафии:
"Смерть, зачем ты пришла так поздно?"
Вы поплачете о минувшем друге -
Так уж водится:
Кого нет, о том и забота
С той поры, как пропорот Идалийский
Адонис, и Киферея вопила, раскинув волосы на бегу, -
Понапрасну, Кинфия, понапрасну
Звать теней: наши кости не щедры на слова.
VII
Как я счастлив, ночь, ослепительная ночь,--
И постель, блаженная от долгих услад,
И болтовня при свете,
И борьба, когда свет унесли,
И раскинутая туника, и голые груди,
А когда я задремал, она губками
Мне раскрыла веки и сказала:
"Соня!"
Объятья на столько ладов, сколько сплетений рук,
Столько поцелуев, повисающих на губах, -
"Не пускай Венеру вслепую:
Взгляд - поводырь любви,
Парис взял Елену нагою с Менелаева ложа,
Голым был Эндимион, светлый искуситель Дианы", -
Так, по крайней мере, говорят.
Наши судьбы сплелись - так накормим глаза любовью,
Ибо будет последний день и долгая ночь.
Пусть же никакой
День не сможет развязать божьи узы.
Глуп, кто ставит край любовному безумию,
Ибо раньше солнце на вороных конях
Прянет в небо, ячмень родит пшеницу,
Реки хлынут к истокам, рыбы станут
Плавать по суху,
Чем положится мера для любви.
Наливайся, плод жизни, покуда так!
С сухих венков осыпаются лепестки,
из сухих стеблей плетут корзины -
Так вдохнем же сегодня любовный вдох -
завтра судьбы захлопнутся, и кончено.
Ты целуешь без конца, а все мало.
Не болеть мне о других - я по смерть -
Кинфиин.
Если быть таким ночам - то долго мне жить.
Если быть им многим - то я сам бог:
До поры до времени.
VIII
Господи Юпитер, помилуй несчастную,
Ибо лишняя смерть украсит твой счет:
Время летнее, воздух спекся,
Задыхается земля под палящим Псом,
Но не это главное,
А то, что она не чтит всех богов:
Ведь такие упущения в былое время
Сокрушительны бывали для юных дам,
И их кухонные обеты были писаны вилами по воздуху и воде.
Что ли Венера озлобилась на соперницу,
И исполнилась зависти картинная краса?
Или обошла ты Юнону Пеласгийскую?
Или охулила Палладии зрак?
Или это я сам тебя сглазил бесконечными комплиментами?
Вот и приходит в стольких бедах замкнуть бурную жизнь
Кроткий час последнего дня.
Ио мыкалась, мыча, много лет,
А теперь, как богиня, пьет из Нила.
Ино, чокнутая, бежала из Фив.
Андромеда брошена была чудищу, но чин чином вышла за Йфсея.
Каллисто в медвежьей шкуре бродила по аркадским выгонам,
А на звездах ее был черный покров.
И когда подойдут твои сроки, подступит твой час покоя,
Вдруг самой тебе станет смерть в угоду,
И ты скажешь: "Рок мой тот же,
Чудно тот же, что у Семелы",
И поверишь, и она поверит по опыту,
И средь всех меонийских красавиц в славе слова
Ни одна не воссядет выше, ни одна не оспорит твое первенство.
Вот теперь сноси свою долю бестрепетно,
Или злой Юпитер оттянет твой смертный день -
Чтоб Юнона не почуяла. Старый блудень!
Или, может, явись моя молоденькая -
И самой Юноне каюк?
Так ли, сяк ли, а быть заварушке на Олимпе.
IX
1
Смолк аккомпанемент на цитрах;
Жженый лавр валялся в золе;
Месяц все еще силился сойти с неба, -
Но все слышалось совье зловещее "угу".
На одном челне, паруса в лазурь,
Наши судьбы плывут по мглистому Аверну.
Мои слезы - за нас двоих.
Если выживет она - буду жить,
А умрет - отойду ей вслед.
Зевс могучий, помилуй ее, не то
Она сядет под покрывалом у ног твоих
И начнет перечислять свои беды.
2
Персефона и Дит, Дит, смилуйтесь!
Ведь и так в аду достаточно женщин,
И красавиц больше, чем достаточно:
Пасифая, Тиро, Иопа, полноценные ахеянки,
И из Трои, и из Кампании, -
Смерть на всех точит зуб, Аверн зарится на всех;
Красота кратка, и богатство минет;
Скорая ли, нет ли, а смерть медлит лишь до поры.
3
Светик мой, свет очей моих,
Ты избегнула великой опасности,
Так вернись же к пляскам Дианы и воздай подобающие дары:
Заплати по обету ночными бдениями Диане, богине дев,
И меня не оставь без платы:
Ты мне обещала десять ночей вдвоем.
X
Светик мой, свет очей моих, поздно-поздно ночью
Я бродил пьяный, ни раба под рукой,
Как вдруг выбежала мне навстречу группка маленьких мальчиков;
Я не знал их,
Я боялся их численного превосходства,
А из них одни были с факелами, другие с луками,
Остальные стали меня вязать, и все были голые,
А один предавался сладострастию.
"Распаленная женщина отдала его нам в угоду",-
Так сказал он, - и петлю мне на шею.
А другой: "Свинец ему в глотку! Гони его, гони!"
Третий перебил: "Он не чтит нас за богов!" -
"Где он был, когда она ждала того мерзавца
В новом сидонском колпаке, со сверхаравийскими духами?
У нее едва глядели глаза -
Запишите это за счет его! Прочь!"
Мы уже подходили к ее дому,
И они еще раз рванули меня за плащ.
Было утро, и я хотел посмотреть, одна ли она у себя,
И она была одна и в постели.
Я опешил.
Никогда не была Кинфия так хороша -
Ни даже в пурпурной тунике.
Такова она явилась мне, чуть очнувшемуся, -
Ты заметишь: в чистой форме есть ценность.
"Ранний ты дозорщик любовницам!
И ты думаешь, твои привычки - по мне?"
Постель - без признака сладострастной встречи,
Без следов второго лежателя.
А она продолжала:
"Ни один инкуб на меня не налегал,
Хотя духи и ославлены блудом.
А сегодня мне нужно во храм Весты..."
и так далее.
С тех пор не было мне сладких ночей.
XI
1
Злые дела твоего легкомыслия! Много их, много.
Я повис здесь пугалом для любовников.
2
Бежать? Идиот! Бежать некуда.
Если хочешь - беги в Ранавс, - и желанье тебе вослед,
Хоть ты вздыбься на позолоченном Пегасе,
Хоть имей пернатые Персеевы сандалии,
Чтоб разрезать воздух и взмыть, -
На больших Гермесовых тропах нет тебе убежища.
Над тобой - Амор: Любовь - гонитель любящих, вес на вольной шее.
Ты бежишь из наших глаз - не из города,
Ты способна лишь к пустым на меня умыслам,
Ты лениво растягиваешь сеть, уже привычную мне.
Но опять новый слух поражает мне слух.
Слухи о тебе - по всему городу, и ни единого доброго.
"Злым языкам не верь.
Красота мишень клевете.
Это пробовано всеми красавицами".
"Твою славу не испятнает яд".
"Феб свидетель, твои руки чисты".
Чужеземный любовник сокрушил Еленино царство,
А она, живая, приведена домой;
Кифереянка пала от Марсовой похоти,
Но царит в высокочтимых небесах...
Ах, довольно, клянусь росистыми гротами, -
Этих Муз на мшистых кряжах, на скатах скал,
Этих хитрых любовностей Зевса в оны дни,
И жженых Семел, и блуждающей Ио.
О, как мчалась птица от троянских гребцов,
И как Ида спала с пастухом между овцами.
Все равно бежать некуда,
Ни к Гирканскому взморью, ни на поиск Эойских прибрежий.
Все простится за одну лишь ночь твоих игр -
А ты идешь по Священной дороге с павлиньим хвостом вместо веера.
XII
Кто же, кто же еще найдется, чтоб доверить другу подругу?
Любовь пересекается с верностью.
Даже боги ведь позорили родичей.
Каждый хочет яблока себе одному.
Люди милые и согласные невоздержностью втягиваются в поединки.
На правах гостеприимства пришел к Менелаю троянец и прелюбодей.
А еще была Колхида, и Ясон, и та колхидянка,
И вообще, Линкей, ты был пьян.
Как ты вынес такую неразборчивость?
Да, она не страдала верностью.
Но проткнуть мечом себе брюхо, но издохнуть, глотнув травы,
Было бы, мой мальчик, предпочтительнее, -
Мой Линкей, напарник жизни, сердца, монет,
Только не постели, только не постели. Здесь мне не надо
Ни твоей, ни Юпитеровой помощи.
А ты еще пишешь про Гераклов бой с Ахелоем,
Про коней Адраста, про игры по Ахенору,
И никак не бросишь копировать Эсхила, -
Ты окрошка из Антимаха, а думаешь, что Гомер.
А девчонке нет дела до богов -
Ни одна из них не ищет начал Вселенной,
Ни расписания лунных затмений,
Ни останется ли что-то от нас,
Когда мы переедем зыби ада,
Ни о предопределеньи громов,
Ни еще о чем-нибудь важном.
На Актийских болотах Вергилий - главный полицеймейстер Феба.
Он пишет перечень Цезаревым кораблям,
Он дрожит по Илионским браням,
Потрясает троянским клинком Энея
И бросает полчища на Лавинийские берега.
Прочь с дороги, римские авторы, потеснитесь, греки,
Ибо в работе нечто побольше Илиады
(И притом по монаршему указу).
Потеснитесь, греки!
А ты тянешься за ним "в сень фригийских сосен:
Тирсис и Дафнис с долблеными тростниками,
И как десять соблазнов портят девушек -
За козленка, за доеное вымя, за дешевые яблоки
Они рады продать свою бедную любовь.
Тирсис, верно, пел таких же стерв,
Коридон искушал Алексида,
И селяне, лежа в жите после этого, усталые,
Слышали хвалу от кротких гамадриад".
Ну, давай же по Аскрейским прописям, старинным, почтенным,
вордсвортовским:
"Плоскому полю - колосья, холмам - виноградные лозы".
Посмотри на меня, я не богат,
Я не генеральского рода,
Триумфы мои - меж девиц неопределенного свойства,
Мой талант прославлен у них в застольях,
Мне подносят вчерашние венки,
И бог разит меня замертво.
Как ученая дрессированная черепаха,
Я бы делал стихи в твоем духе, но лишь по ее приказу,
Когда муж ее будет взывать о смягчении приговора, -
И даже этот позор не привлечет обильных читателей
Ни ученою, ни усильною страстью,
Потому что с высот благородства не текут ручьи;
Нужен отзвук, отзвук и звучность... как у гуся.
Варрон, страстный в любви к Левкадии,
Пел Ясоново плаванье, -
Это - песнь для пергамента! Похабник Катулл -
О Лесбии, знаменитой громче Елены;
И на крашеных страницах Кальва
Кальв оплакивает Квинтилию;
И вот только что Галл воспел Ликориду -
Ах, прекрасная Ликорида! -
И загробные воды омыли его рану.
А теперь певец Кинфии, Проперций, становится с ними в ряд.
М.Л.Гаспаров. Экспериментальные переводы. - СПб.: Гиперион, 2003.
- С. 236-250.