В конце ноября 1920 года маятник гражданской войны, шедшей на юге России между двумя армиями - “красной” и “белой”, с огромной скоростью склонялся в сторону “красных”: усиливался их нажим на Крым, и это несмотря на отчаянное сопротивление войск под командованием Врангеля. Следовавшие чередой победы “красной армии” вынуждали “белую” отступать на юг полуострова Крым в направлении города Севастополь, расположенного на берегу Черного моря, пока решение сложить оружие не стало для них единственным выходом из сложившейся ситуации из-за опасения резни, которой они подверглись бы, попав в руки “красной” армии.

Французское правительство признало необходимость своего участия в эвакуации тех русских, кто изъявит соответствующее желание. В то же время возникли сомнения и разногласия относительно того, куда отправлять беженцев. Министр обороны подтвердил необходимость эвакуации военных и гражданских и приема русских военных кораблей с тем, чтобы никакое вооружение не попало в руки большевиков. Что же касается направления отправки беженцев, то этот вопрос должен был рассматриваться на месте.

Со своей стороны премьер-министр Жорж Лейге, занимавший одновременно пост министра иностранных дел, настаивал на том, чтобы французы оказали помощь русским войскам, особенно после того, как Англия заняла нейтральную позицию. В то же время он был категорически против идеи отправить их в Тунис или в любое другое место, находившееся в сфере французского влияния, так как это могло создать Франции ряд новых сложностей в ее колониях.

Ход событий убыстрялся, число беженцев превышало все первоначально звучавшие оценки, и 15 ноября 1920 года было объявлено о том, что военный флот покидает порт Севастополь с 40 тысячами гражданских и военных лиц на борту. В другом сообщении, датированном 18 ноября 1920 года, говорилось, что число беженцев достигло 150 тыс. человек. Такое положение дел с новой силой ставило вопрос о том, куда направлять беженцев, тем более что в их среде стали распространяться эпидемии и болезни. Это и является объяснением тому, почему генерал Дюмесниль вновь высказал мысль об отправке части беженцев в направлении Бизерты, а взамен этому Франция должна была получить - в качестве гарантийного обеспечения - все русские военные суда, находившиеся в Черном море. После длительных споров и обмена мнениями Совет министров Франции 1 декабря 1920 года принял решение об отправке кораблей русского флота, а также солдат и членов их семей (такого количества, которое способны перевезти на своем борту суда) в Бизерту.

Изоляция беженцев продолжалась на протяжении всего 1921 и последующих годов, правда с некоторым ослаблением контроля. Для облегчения страданий эмигрантов и с целью поиска решений в интересах беженцев адмирал Дарриенс учредил специальное бюро, ведавшее делами русских эмигрантов, благодаря деятельности которого было отправлено три группы из их числа на место жительство в Айн Драхм (300 человек), Табарку (100 человек) и Монастир (100 человек).

Начиная с лета 1924 года вопрос русских беженцев принял новый оборот, что было связано с победой левого блока на выборах во Франции и признанием Францией советского правительства.

С моря на сушу. После победы левого блока на парламентских выборах во Франции в мае 1924 года и формирования центристского правительства, в которое вошли представители радикальной партии, под руководством Эдварда Гиро Франция 29 октября 1924 года признала большевистское правительство. Это вынудило французскую сторону вернуться к рассмотрению вопроса о русском флоте, находившемся в Бизерте, но совершенно в иной плоскости. Она дала согласие на визит советской делегации в Бизерту в декабре 1924 года для изучения сложившегося положения с кораблями, однако отказалась передать их новой российской власти, обусловив подобную передачу признанием большевиками старых российских долгов перед Францией. Что же касается беженцев, то им было разрешено покинуть суда. Были предприняты меры для размещения их на территории Туниса, а также Алжира и Марокко. Кроме того, многим из эмигрантов позволили отправиться на постоянное место жительства во Францию.

Число тех, кто предпочел остаться в Тунисе, составляло около 1000 человек. Большинство из них обосновалось в двух городах - Бизерте и столице страны. Одними из наиболее известных и ярких следов этой исторической эпопеи являются русское кладбище в Бизерте и русская православная церковь. Что же касается “человеческого фактора”, то представители русской колонии оставили свой заметный след в развитии добывающей промышленности, здравоохранения, музыки, образования. Несомненно, что если мы проведем устный опрос среди жителей Бизерты, то мы сможем узнать и другие стороны того вклада, который внесли русские беженцы в культурную жизнь города.

В конце Первой мировой войны Франция и Великобритания содействовали созданию “антибольшевистского” правительства Южной России во главе с генералом Врангелем.

Узнав 6 ноября 1920 года о том, что армия Врангеля оказалась запертой в Крыму превосходящими силами “красных”, министр военно-морских сил телеграфировал в Константинополь на борт “Провёнанса” вице-адмиралу де Бону, в то время главнокомандующему флотом:

“Помогите Врангелю в обороне Крыма... В случае эвакуации обеспечьте в первую очередь отправку иностранных частей и тех русских, кто является наиболее рьяными врагами большевиков, задействуя при этом русские корабли и, если появится необходимость, французские торговые суда...

При подобном развитии событий надо вывести все годные русские военные корабли и сконцентрировать их на временной основе в Константинополе. Если наших средств будет недостаточно, договаривайтесь с адмиралом де Робеком относительно британской помощи.

Вы также должны обеспечить эвакуацию всех торговых судов, находящихся в распоряжении русских морских компаний...”.

Спустя два дня верховный комиссар при “правительстве Южной России” де Мартель телеграфирует на Кэ д’Орсэ о том, что армия Врангеля, отступившая в Крым, надеется предпринять наступление и просит артиллерийских орудий и обмундирование...”.

Невозможно принять большое количество беженцев в Константинополе, уже переполненном русскими и турецкими беженцами и турками-заключенными, репатриированными англичанами, и т.д... Союзные правительства должны безотлагательно совместно выработать и направить указания своим верховным комиссарам в Константинополь...”.

12 ноября верховный комиссар в Константинополе Дёфранс, в свою очередь, телеграфировал, что “... Лондон предписал адмиралу де Робеку сохранять... абсолютный нейтралитет”. Он добавляет:

“Положение Врангеля безнадежное. Из Крыма надо уходить. Севастополь может пасть в течение 48 часов. Врангель предлагает Франции свой военный и торговый флот “в залог” для покрытия расходов по эвакуации...”.

В тот же самый день контр-адмирал Дюмесниль посылает радиограмму: “Надеюсь, что запасов, находящихся на борту судов с беженцами, хватит на несколько дней. Если ситуация с провиантом в Константинополе неблагоприятная, предлагаю провести их эвакуацию на Тунис... Жду Ваших приказаний. По моим оценкам, всего 10 тысяч гражданских лиц, 10 тысяч солдат и несколько тысяч раненых...”.

На следующий день он же пишет: “Прошу телеграфировать, поддерживаете ли идею поднятия французского флага над всеми военными и торговыми судами. Уточните, куда направлять их... Я не могу рассчитывать ни на какую помощь со стороны англичан... Де Мартель и глава военной миссии дивизионный генерал Бруссо настаивают на моем разговоре с Врангелем...”.

Военно-морской министр отвечает: “Обеспечьте эвакуацию на условиях, определенных 6 ноября... Возьмите на временной основе русские военные и торговые суда. Главное - это ничего не отдавать - ни за что - в руки большевиков.

Вопрос, в каком направлении отправлять беженцев, должен быть решен с верховным комиссаром и главнокомандующим оккупационным корпусом, находящимися в Константинополе. Вопрос смены флага не является срочным и будет решен позднее...”.

Председатель Совета министров и министр иностранных дел Жорж Лейгю направил в то же время телеграмму адмиралу Дюмеснилю: “Одобряю предпринятые Вами меры... Французское правительство не может бросить правительство Южной России в той критической ситуации, в которой оно оказалось; нейтралитет англичан не оставляет русским ничего другого, кроме как надеяться на нас...

Франция не может подвергать опасности бойни жизни тысячи людей, не приложив максимум усилий для их спасения...

Дёфранс вторит: “У нас нет никаких средств приютить русских беженцев здесь. Главнокомандующий оккупационным корпусом располагает только 50 местами на три тысячи зарегистрированных раненых. Дирекция Санитарной службы, проинформированная о случаях заболевания чумой, тифом, холерой среди беженцев, противится их высадке...

Русские полагают, что здесь они подвергаются большим страданиям, чем если бы они остались в Крыму...

По словам верховного комиссара англичан, правительство Ее Величества не хочет брать на себя никакой ответственности в этом вопросе. Что касается направления отправки беженцев, он заявляет, что вся ответственность ложится на плечи Франция, которая признала правительство Врангеля”.

15 ноября адмирал Дюмесниль докладывает: “Весь военный флот выведен, эвакуировано 40 тысяч беженцев, из которых 20 тысяч фронтовых солдат. Я поставил в известность “красные” власти, что каждая атака, предпринятая против моих кораблей, будет встречена мощным ответным огнем.

“Вальдек Руссо” ушел вслед за крейсером “Корнилов” - последним русским кораблем, на котором находился генерал Врангель и его штаб...”.

Последняя запись в дневнике русского генерала гласила: “Я передаю армию, флот и эмигрирующих под защиту Франции - единственной великой державы, признавшей мировую важность нашей борьбы”.

“Количество беженцев превосходит все оценки, - сообщает Дёфранс в Париж 18 ноября. - Вчера вечером их было 105 тысяч. Общее число достигнет 130-150 тысяч!

За небольшим исключением (в первую очередь раненых) все они все еще находятся на борту кораблей! Суда набиты битком. Зафиксировано несколько случаев удушья. Опасность болезней и эпидемий нарастает. Предприняты меры для направления 20 тысяч солдат, что соответствует количеству местных жителей, в Лемнос на полуостров Галлиполи, где предполагается высадить 10 тысяч гражданских...”.

“Согласны ли вы взять военный флот в залог? - тогда же телеграфирует адмирал Дюмесниль военно-морскому министру. - Если да, предлагаю направить его в Бизерту как можно скорее, так как существует опасность возникновения многочисленных сложностей ввиду отношения к этой акции со стороны команд кораблей, а также учитывая характер генерала Кедрова, чьи взгляды отличаются от взглядов Врангеля.

Среди интересующих нас судов - новый броненосец “Алексеев” (водоизмещение - 23 т), большие торпедоносцы и вспомогательный корабль “Кронштадт”.

Военно-морской министр запрашивает мнение председателя Совета министров и министра иностранных дел.

“Оптимальное решение, - обосновывает вице-адмирал де Бон с борта “Провёнанса” из Константинополя, - видится в эвакуации на Бизерту раненых и больных, поскольку там у нас есть развитая соответствующая инфраструктура, а их содержание будет значительно менее дорогостоящим, чем здесь.

Я также вновь повторяю свое предложение направить туда как можно скорее военный флот. Я чувствую, что все меры, зависящие от нас, должны быть предприняты немедленно, так как настроения среди беженцев с каждым днем все более ухудшаются, и их признательность по отношению к нам испарится...”.

25 ноября де Бон докладывает, что в конечном итоге количество беженцев достигло 146.200 человек, и отмечает:

Под давлением военно-морского министра Совет министров 1 декабря 1920 года дает свое согласие на то, чтобы направить русский флот в Бизерту... но с “тщательно отобранными” экипажами (с точки зрения выявления “большевистского вируса”) и при условии посылки транспортных судов, которые должны будут затем отвезти как можно скорее русских моряков в Константинополь с целью их дальнейшей репатриации в Россию, причем так, чтобы пресечь любые их контакты с внешним миром во время перехода в Бизерту.

Адмирал де Бон сообщает, что он принял предписанные меры. В то же время, досконально зная топографию Бизертинского залива, поскольку в 1891 году на него была возложена задача исследовать место строительства арсенала, он указывает, что можно избежать риска большевистского заражения в Бизерте, поставив русский флот на якорь у южной части полуострова Мензель Абдерраман и не разрешая экипажам сходить на сушу, что сделает легкодостижимой задачу их изоляции.

Тем временем он предпримет надлежащие действия для возврата экипажей в Константинополь и решит вопрос их последующей отправки в Россию.

“Вразрез с нашими намерениями, - пишет де Бон, - семьи офицеров русского флота хотят сопровождать этот флот в Бизерту...”.

Более того, переход должен был осуществляться в наиболее неблагоприятное время года. Из-за этого маршрут удлинялся, а большое количество кораблей и их существенные отличия друг от друга по водоизмещению, типу и физическому состоянию еще более осложняли задачу.

С точки зрения международного права вставал вопрос о национальной принадлежности данных судов, так как водруженный на них Андреевский флаг являлся флагом уже не существующего государства.

Было решено, что корабли будут выстроены “в ряд”, а возглавлять и сопровождать их будут французские суда. Отправку было намечено осуществить в два этапа: первый - в декабре 1920 года, второй - в январе 1921 года. Первая группа должна была состоять из 4 “эшелонов”, а вторая - из двух.

Общее руководство первым этапом было поручено капитану броненосного крейсера “Эдгар Кине”. В первый “эшелон” входили броненосец “Генерал Алексеев”, вспомогательный корабль “Кронштадт” и топливное судно “Даллан” - в сопровождении канонерки “Дедэнёз”, к которой позднее должен был присоединиться торпедоносец “Марокен”. Предусматривались заходы в порты Наварин и Агостоли.

В третий “эшелон”, конвоируемый сторожевым кораблем “Изер”, входили крейсер “Генерал Корнилов”, на борту которого находился адмирал Кедров, и теплоход “Константин”, предназначенный для транспортировки семей офицеров российского флота.

Четвертый “эшелон” состоял из трех быстроходных торпедоносцев, сопровождаемых сторожевым кораблем “Таюр”.

Предусмотренное расписание движения судов было в значительной степени перечеркнуто плохими погодными условиями, характерными для этого времени года. Особенно это касается периода 12-25 декабря, когда и произошло трагическое крушение (в ночь с 14 на 15 декабря) сторожевого корабля “Бар лё Дюк”, разбившегося о скалы одного из греческих островов.

Броненосный крейсер “Эрнест-Рёнан” спас 79 человек (из них один - офицер). 26 человек пропали без вести, в т.ч. капитан третьего ранга Бланшо.

Три из четырех торпедоносцев четвертого “эшелона” пришли в Бизерту первыми 22 декабря. На следующий день пришвартовался теплоход “Константин” с офицерскими семьями на борту. Разноликая группа кораблей третьего “эшелона” прибыла 26 декабря, а днем спустя бросили якорь броненосец “Алексеев”, сопровождаемый торпедоносцем “Марокен”, а также остальные суда третьего “эшелона”. Другие корабли прибыли 28 декабря. И, наконец, торпедоносец “Жаркий” - последний из судов первого этапа - достиг Бизерты только 2 января 1921 года ввиду технической остановки на Мальте.

Ледоколы “Гайдамак”, “Джигит” и “Илья Муромец” в сопровождении сторожевого корабля “Изер” покинули Бизерту 7 января и пошли обратно, чтобы участвовать в буксировке судов в ходе второго этапа.

Первый “эшелон” второго этапа состоял из двух оставшихся торпедоносцев, буксируемых русским и французским буксирами, а также грузового судна “Шегед” с боевой техникой на борту. Он вышел из Константинополя 22 января в сопровождении сторожевого корабля “Туль”.

Второй “эшелон” - и последний - второго этапа включал в себя старый броненосный корабль “Георгий Победоносец”, торпедоносец “Сериго” и новый нефтеналивной танкер “Баку”, соответственно буксируемые большим ледоколом “Илья Муромец”, ледоколом “Джигит” и ледоколом “Гайдамак”.

Разбросанные, в свою очередь, штормом, эти корабли прибыли в Бизерту в период между 14 и 17 января 1921 года.

Спустя пять дней министр доводит до сведения Даррьё решение правительства принять 500 раненых русских в Бизерте.

“Русский флот, - пишет 25 декабря в докладе адмирал Даррьё, - поставлен на якорь у южного берега входа в залив и в бухте Каруба. Контроль осуществляется с катеров и патрулями с суши. Броненосец “Франс” контролирует район входа в залив и выполняет ключевые функции.

Содержание военных экипажей на борту в ближайшее время еще возможно, что, однако, не относится к 360 женщинам и 98 детям, находящимся на “Константине”. Их изоляция в таких условиях невозможна...

Я видел адмирала Кедрова, - продолжает морской префект Бизерты 30 декабря. - Общее число беженцев составляет 4.800 человек. Он возражает против раздельного содержания членов и глав семей. Он предлагает высадить на берег кадетов Мореходной школы и их преподавателей и разрешить семьям совместное проживание на борту военных кораблей...

Он, кажется, никогда не слышал о предложении Врангеля отдать флот “в залог” Франции. Он хочет встретиться с Вами в Париже...”.

Рассмотрение всех вопросов, связанных с русскими беженцами, было возложено на контр-адмирала Берана.

“Согласен с адмиралом Бераном, - пишет морской префект 5 января. - Небольшие корабли, пришвартованные к большим и покинутые своими экипажами, могут служить временным жилищем для воссоединившихся семей.

Во исполнение решения, принятого регентским правительством, и с Вашего согласия мы предполагаем вывезти полные семьи за пределы Бизерты (из расчета 300 человек в Айн Драхам, 100 - в Табарку, 100 - в Монастир) и разместить кадетов и их преподавателей в лагере Сфает, в Айн Биттаре и в Бен Негро. Есть приблизительно тысяча добровольцев, готовых вернуться в Константинополь и, возможно, в Россию”.

Морской префект был проинформирован министром относительно планов, состоявших в репатриации русских и размещении вместо них на русских судах французских экипажей, на которые возлагалась бы задача охраны и обслуживания, а впоследствии и технической оценки кораблей с прицелом на их возможное использование. В свою очередь адмирал Даррьё докладывает министру, что надежды русских абсолютно противоположны подобным проектам.

Эти проекты предусматривали лишь только возрождение в Бизерте русских военно-морских сил (насколько можно “боеспособных”), подчиняющихся “российскому правительству в изгнании”.

Что-то наподобие “свободных русских военно-морских сил” - по формуле, применявшейся в 1940-45 гг. для определения военно-морских сил оккупированных стран Европы, продолжавших сражаться на стороне англо-саксонских флотов. К сожалению для “белых” образца 1920 года, Франция, хотя и отказывалась признать советское правительство, не находилась де-юре в состоянии войны с “оккупантами” их страны.

К тому же с августа 1921 года московское “правительство де-факто” заявило о своих правах на русский флот и о том, что оно рассматривает как не имеющие юридической силы любые сделки в отношении кораблей, “незаконно удерживаемых Францией”.

Со своей стороны, французское правительство хотело не только сократить издержки на содержание русских и их судов, но и использовать, если это возможно, часть кораблей для возмещения расходов по проведению данной гуманитарной акции.

“Министр финансов, - пишет председатель Совета министров военно-морскому министру сразу после 22 декабря 1920 года, - полагает, что военные корабли русских не могут учитываться в качестве объекта, требующего бюджетных компенсационных выплат, если только Ваш департамент не пойдет на соответствующие сокращения программы военно-морского строительства...”.

Председатель Совета министров, впрочем, уточнил, что “речь не идет о том, чтобы взять все расходы по денежному содержанию русских на наши плечи. Мы только можем временно помогать им, обеспечивая средствами к существованию.

Решено довести до сведения русских экипажей всеми уместными способами, что французское правительство никак не препятствует их возвращению в Россию и, напротив, будет содействовать репатриации тех, кто этого пожелает”.

С другой стороны, “затруднительно”, как сказал адмирал Даррьё, “реально оценить русские корабли на глаз”, пока они находятся в руках русских, причем из-за того, что вначале мы, ссылаясь на “санитарные причины”, изолировали русских на борту, а позже адмирал Кедров, сразу же по своему прибытии, заявил, что на борту находятся высококвалифицированные русские военные инженеры и техники, которые смогут осуществлять техническое обслуживание и возможный ремонт.

Используя аргументацию настоятельной необходимости сокращения французских расходов, адмирал Даррьё наконец получил от адмирала Берана разрешение на зачисление в “резерв” шести лучших кораблей: броненосца “Алексеев”, крейсера “Корнилов”, вспомогательного судна “Кронштадт” и трех противоторпедных кораблей, в то время как остальные суда были просто поставлены “под охрану”.

Сторожевой корабль “Свобода” остался в распоряжении Мореходной школы, которая продолжала функционировать, а старый броненосец “Георгий Победоносец” был переделан в “плавучую гостиницу” для семей, которые не смогли найти места в приемных центрах, расположенных вне Бизерты.

Нетрудно представить нищету беженцев.

“Некоторые хотят продать свои меховые изделия или фамильные драгоценности, - пишет адмирал Даррьё в министерство. - Я предупредил адмирала Берана относительно возможности наплыва полчищ ростовщиков из Туниса и других мест, предупрежденных своими подельниками в Константинополе и алчущих содрать шкуру - по бросовой цене - с этих несчастных, вынужденных продавать свои последние ценности для того, чтобы обеспечить свое существование.

Я проинформировал русского адмирала, что в Доме Франции независимые эксперты могли бы реально оценить драгоценные предметы. Это учреждение приложит максимум усилий для поиска достойных кредитных организаций, которые смогут ссужать под залог”.

Впоследствии адмирал Даррьё основал в Бизерте “Русское бюро” - своего рода социальную службу, в функции которой входило оказание помощи беженцам, предоставление необходимой им информации и, насколько это возможно, содействие в поиске работы.

21 января министр одобрил меры, предпринятые в Бизерте, и разрешил смягчить режим изоляции, введенный в отношении беженцев с момента их прибытия.

Он отметил, что вопрос о включении кораблей, находящихся в Бизерте, в состав французского флота более не стоит на повестке дня и что, следовательно, решено отложить проведение любых ремонтных работ, которые напрямую не связаны с безопасностью судов, и довести до конца работы по снятию с борта боеприпасов, в первую очередь от переносного оружия.

Спустя несколько дней министр уточнил, что “нынешние намерения правительства состоят в том, чтобы сохранить русские суда для их будущей передачи признанному Францией российскому правительству... Не беря на себя никаких обязательств, - добавляет министр, - вы можете сообщить об этом решении адмиралу Берану”.

Видя, что все “застыло” на долгое время, вновь назначенный председателем Совета министров Бриан пишет 3 марта 1921 года военно-морскому министру, что “нужно урезать до минимума расходы на содержание русского флота. Снять вооружения со всех без исключения кораблей, максимально сократить охрану, и т.д... Я полагаю, - добавляет Бриан, - что все расходы должны быть полностью покрыты за счет продажи нескольких судов, в первую очередь вспомогательных и буксирных...”.

Министр финансов де Ластейри присоединяется к этому мнению, подтверждая 6 мая 1922 года: “В настоящий момент речь идет не столько о том, каким образом будет оплачиваться содержание русского флота в будущем, сколько о том, чтобы определить, как удастся избавиться от него в кратчайшие сроки...”.

Все русские суда были поставлены “под охрану” в апреле 1922 года. Снизилось число обучающихся в Мореходной школе, а также проживающих на борту “Георгия Победоносца”.

Ускорился процесс продажи вспомогательных кораблей - кораблей, продажа которых не могла вызвать дипломатических осложнений... по крайней мере применительно к утвержденному на Вашингтонской конференции “балансу морских держав”.

В частности, это касалось ледоколов, два из которых были приобретены французским флотом. “Кузьма Минин”, находившийся в Шербуре, стал минным заградительным кораблем и был переименован в “Кастор” (в 1940 году в Бизерте он использовался как штабной корабль командующего подводным флотом). Большой ледокол “Илья Муромец” стал минным заградительным кораблем “Поллю”. Что касается трех других ледоколов, находившихся в Бизерте, то в 1923-24 гг. они были проданы на металлолом итальянцам.

В течение этого периода были также проданы плавучая база для подлодок “Добыча”, сторожевой корабль “Якут”, канонерки “Страж” и ”Грозный”, тральщик “Китобой” и буксир водоизмещением в тысячу тонн “Черномор”.

Помимо будущих приобретений в лице “Кастора” и “Поллю”, французский флот положил свой взгляд на нефтеналивной танкер “Баку” и вспомогательный корабль “Кронштадт”.

“Баку” только недавно сошел со стапелей Николаева, и после долгих закулисных переговоров французский флот приобрел его в 1924 году за три миллиона и дал ему название “Луара”.

Что касается “Кронштадта”, то он “находился во владении” флота с августа 1921 года и был отбуксирован к побережью Прованса “Голиатом” и “Тайбуром”. Здесь он был переименован в “Вулкан”, стал плавать под французским триколором, что вызвало яростные протесты русских, как “белых”, так и “красных”.

Сразу же после эвакуации из Крыма - мы это уже видели - адмирал Дюмесниль упоминал этот корабль как “один из наиболее интересующих нас”, “тем более что наш флот не располагает судами данного типа”. Однако, возможно, этот большой “интерес” был вызван иными причинами.

В начале 1921 года военно-морской министр телеграфировал морскому префекту Бизерты: “Русский головной корабль мог увезти на своем борту “казну” правительства Южной России. В таком случае речь шла бы о большом количестве золота на сумму примерно 150 миллионов франков. Не предпринимая никакого расследования, сообщайте мне обо всем, что дойдет до Вашего сведения и будет иметь отношение к вопросу наличия русского золота на борту кораблей”.

Различные “признаки” указывали на “Кронштадт” как на корабль, на борту которого находится “казна Врангеля”. На самом же деле там не обнаружили ничего, кроме 275 миллионов бумажных... рублей периода царской России, к тому времени уже не представлявших никакой ценности, и архивов “правительства Врангеля”.

Как об этом можно догадываться, русских эмигрантов заботил другой вопрос. Все возрастающая вероятность признания советского правительства Францией явилась бы дипломатическим актом, влекущим за собой (адмирал Беран был проинформирован о возможности такого развития событий еще в 1921 году) передачу оставшихся русских кораблей в распоряжение данного правительства.

Неизбежное произошло 29 октября 1924 года.

Вице-адмирал Эксельман, в то время морской префект Бизерты, получил от военно-морского министра секретную телеграмму, в которой сообщалось о признании советского правительства французским и предписывалось “безотлагательно принять все меры, согласуя при этом свои действия с генеральным резидентом, который также в курсе дела, с целью не допустить ухудшение состояния русских кораблей.

Эти ранее предусмотренные меры заключаются в эвакуации последних русских экипажей, несущих охрану и находящихся все еще на борту указанных судов.

Через день адмирал Эксельман телеграфирует в Париж: “Во-первых, я прошу Вашего разрешения бесплатно отправить во Францию, на кораблях французской эскадры, тех русских офицеров, которые изъявят соответствующее желание. Я бы просил перевезти бесплатно на теплоходах тех, кто не сможет воспользоваться этой возможностью. Во-вторых, я считаю (это наше общее мнение с генеральным резидентом) очень опасным - и потому не могу брать на себя за это ответственность - приезд советских уполномоченных, которые должны забрать корабли, в Тунис, принимая во внимание определенное влияние подобного факта на моряков, военнослужащих и рабочих, французских подданных и бедняков.

В-третьих, из этого следует, что русские корабли должны быть отбуксированы - в их нынешнем состоянии - торговыми буксирами нейтральных стран или же нашими средствами в любую другую точку, где советские военно-морские власти смогли бы взять их в свои руки”.

4 ноября министр ответил Эксельману: “Во-первых, МИД требует от тунисского правительства бесплатно отправить тех русских, которые хотели бы переехать во Францию.

Во-вторых, Вам будут направлены указания по предложениям, изложенным Вами во второй и третьей частях телеграммы от 31 октября. Решение этих вопросов зависит только от правительства, и поэтому не надо говорить о Вашей “ответственности”.

11 ноября адмирал Эксельман докладывает, что ”белые” русские покинули, причем без инцидентов, все суда. Офицеры и экипажи были собраны в Сиди Ахмеде. Суда были пришвартованы у арсенала Сиди Абдаллах, за исключением броненосца и крейсера, оставшихся стоять на якоре на рейде.

На следующий день адмирал дает ответ на “отповедь” от 4 ноября:

“Было бы неблагоразумно разрешить советским уполномоченным приехать в Бизерту. Я не знаю намерений правительства, но считаю своим долгом, будучи Вашим представителем на месте, поделиться с Вами соображениями по поводу вероятных последствий решений, которые могут быть приняты.

Под словами “не могу брать на себя ответственность, и т.д.” я подразумеваю (чтобы доказать искренность моих слов) “прошу Вас лучше отстранить меня от должности, чем предписывать мне принять советских уполномоченных”.

Это должно рассматриваться не как отказ выполнять приказание, а как просьба, чтобы подобный приказ - если Вы полагаете целесообразным его отдать - был направлен другому лицу, не мне.

Я знаю, что такое военный долг, и Вы согласитесь со мной, что я его выполняю, поступая подобным образом”.

Спустя десять дней вице-адмирал Эксельман отплыл на теплоходе во Францию, получив “трехмесячный отпуск по состоянию здоровья” и “имея предписание” находиться в районе Бреста.

Ему было отпущено до перехода в мир иной, произошедшего 23 января 1927 года, чуть более двух лет. Когда же он, как и все кадровые генералы, был приглашен на встречу с военно-морским министром, совершавшим официальную поездку в Брест, он представился:

Исполнение обязанностей морского префекта Бизерты с целью обеспечить “на временной основе” осуществление его функций - до прибытия назначенного на эту должность через три дня после отплытия адмирала Эксельмана во Францию вице-адмирала Жеэна - было возложено на контр-адмирала Крана Клемана, в то время командующего флотом в Алжире.

5 ноября было решено, что “экспертная комиссия”, состоящая из советских и французских специалистов, будет направлена в Бизерту в декабре 1924 года для определения судьбы кораблей “флота Врангеля”.

Руководил прибывшей комиссией советский адмирал Крылов. Заключение комиссии гласило, что “Алексеев”, ”Корнилов”, четыре подводные лодки и противоторпедные корабли находятся в годном состоянии и могут быть отбуксированы в Севастополь.

Но в итоге ничего не произошло... поскольку французское правительство увязало реституцию российского имущества с признанием советским правительством русских долгов перед Францией, что советское правительство сделать отказалось.

Таким образом, русские корабли остались в Бизерте, а, так как советское правительство отказалось выплачивать расходы по их содержанию, Франция постепенно распродавала находившее спрос имущество с этих судов; затем та жа участь, когда появилась угроза затопления на месте стоянки, постигла и корпуса кораблей (они пошли на металлолом).

Так случилось с четырьмя торпедоносцами в 1930 году, с броненосцем “Георгий Победоносец” на следующий год, с крейсерами “Корнилов” и “Алмаз” в 1932 году. В 1933 году пришла очередь противоторпедных кораблей и подводных лодок.

Последним, кто пошел под нож в 1935 году, был броненосец “Алексеев” - гордость флота Врангеля, однако его двенадцать 305-миллиметровых пушек, хранившихся на арсенале Сиди Абдаллах, применялись в ходе Второй мировой войны.

В январе 1940 года французское правительство разрешило продажу этих пушек Финляндии, подвергшейся нападению со стороны... осужденного Лигой наций как “агрессор” СССР.

На каждое из трех финских грузовых судов (“Джульетта”, “Карлерих” и “Нина”) было помещено по четыре пушки. Первые два благополучно доставили свой груз, однако “Нина” достигла берегов Норвегии только в апреле 1940 года и попала в руки... немцев.

Четыре захваченные пушки образовали - после ремонта на заводах Круппа - батарею “Мирус” (в Гернези), существовавшую в период немецкой оккупации Англо-нормандских островов.

(автор - контр-адмирал М.Пелтье из Военно-морской академии)

Спустя некоторое время после прибытия флота Врангеля в Тунис было принято решение о возрождении на новом месте Мореходной школы. При этом, исходя из результатов проработки данного вопроса, учитывалось, что, с одной стороны, подготовку и опыт молодых гардемаринов из Владивостока и Севастополя можно было считать сопоставимыми, а, с другой стороны, дисциплина среди тех, кто обучался во Владивостоке, оказалась на порядок выше.

Утвержденный капитаном первого ранга Китицыным первоначальный вариант соответствующего проекта предусматривал следующую структуру школы.

- Первая рота: 36 гардемаринов из Владивостока (поступили в школу в мае 1918 года).

- Вторая рота: 89 гардемаринов из Севастополя.

- Отделение, состоящее из 17 человек, обучающихся экстерном, среди них бывшие солдаты Добровольческой армии, а также гардемарины и офицеры сухопутных войск (все входили в состав специальной роты, эвакуированной на борту “Якута”, и продолжали обучение, начатое в Севастополе; четверо из них 10 декабря 1920 года получили чин морского лейтенанта второго ранга - мичмана).

Размещение и обустройство на месте началось 13 января 1921 года. Вся школа, кроме третьей роты, направленной 4 февраля в лагерь Сфает и через некоторое время передислоцированной в другое место, обосновалась в форте Джебель Кебир, где и были собраны 17 учеников экстерната, 235 гардемаринов и 110 кадетов. Офицеров-преподавателей было 60 человек, к ним надо еще прибавить 40 выполнявших общие и хозяйственные функции членов экипажей и - неизбежный феномен - 50 членов семей.

Организация быта наталкивалась на серьезные проблемы.

Форт, расположенный на вершине горы Джебель Кебир высотой 274 метра, соединялся с Бизертой дорогой длиной 6 км. Среди строений, образовывавших его, - комплекс казематов протяженностью 100 м, и два капонира. Дирекция школы решила поселить личный состав следующим образом:

- в четырех больших казематах - в каждом из них могло проживать по 64 человека;

- в капонире - предназначался для первой роты.

Второй капонир был переделан под часовню.

В постройке барачного типа были размещены санчасть, кухни, магазины и комната офицера охраны.

Директор школы вице-адмирал Герасимов и большая часть семей устроились в бараках Сфаета, Сёля, а неженатый капитан первого ранга Китицын - в самом форте Джебель Кебир.

Повседневная жизнь налаживалась медленно. Дизельный блок обеспечивал электричеством, которого, однако, всегда не хватало. Вопрос снабжения продовольствием не был решен до конца. Требовалось накормить 500 человек: по крайней мере на первых порах, их рацион оказывался скудным, и нужно было совершить подвиг, чтобы удовлетворить запросы каждого. Женщины спешно организовывали швейные и обувные мастерские для изготовления и ремонта летней формы одежды. Французские военно-морские интендантские службы предоставили куртки и различное обмундирование с тем расчетом, чтобы со временем обитатели Джебель Кебира были соответствующим образом экипированы. С другой стороны, разными путями удалось достать учебные пособия и принадлежности, хотя и элементарные; разместили их в тех же маленьких казематах, что одновременно служили и помещениями для занятий. В лагере Сфает было сделано большое количество копий с рукописных учебников - и, наконец, после организационного периода, когда чисто русская способность к неординарным решениям в условиях нехватки средств и перед лицом непредвиденных обстоятельств нашла свое незабываемое выражение, школа смогла начать свою работу.

Так возродился дух “школы”. Гардемарины из Владивостока и Севастополя, вначале державшиеся раздельно, постепенно узнали друг друга ближе, и их взаимоотношения приобрели совсем иной характер, а условия жизни были одним из тех факторов, которые еще более сплачивали учеников школы. События, пережитые за три года, и последовавшее за ними изгнание наложили на этих молодых людей глубокий отпечаток: некоторые из них стали сиротами, другие не имели никакой информации о родителях, оставшихся в России. Практически всем стала свойственна непозволительная для будущих офицеров распущенность: небрежность в одежде, “уличная” манера выражаться. По вечерам группами уходили “в самоволку”, иногда возникали конфликтные ситуации с местными жителями. Как следствие, было принято решение ввести режим жесткой, даже суровой дисциплины.

Семьи учащихся школы, поселившиеся в Сфаете и Бизерте, охотно и с гостеприимством, столь свойственным русским, предоставляли кров одиноким, и понемногу подобный дух укоренился и на чужбине.

Занятия проводились согласно обычному учебному расписанию, в которое вносились изменения на летний период (часть лета учащиеся школы были свободны от занятий). Общие курсы включали в себя математику, историю, русскую культуру, а также основы теологии. Практические занятия проходили в форте и на борту парусника “Моряк”, на котором можно было плавать в Бизертинском заливе. Когда этот парусник заходил в доки на профилактический осмотр, большая часть работ осуществлялась учениками школы.

Помимо теоретического и практического обучения проводились занятия спортом, не пренебрегали и “культурным” аспектом: завоевала известность театральная труппа, был, конечно же, организован и хор, являющийся одной из визитных карточек России. Бережно чтились традиции Императорского флота: в годовщину сражения при Гангуте контр-адмирал Беран вручил ротам гардемаринов знамя, 6 ноября 1920 года торжественно отмечался “день школы”.

Конечный результат оказался весьма приемлемым, каждый мог с удовлетворением констатировать высокий уровень преподавания, так что позднее некоторые ученики школы поступили на службу во французский и бельгийский флоты, другие стали инженерами в Чехословакии, и т.д.

Что касается гардемаринов выпуска 1922 года, то они получали дипломы об окончании образования тремя группами:

- первая рота, “владивостокская”, (34 ученика) - 22 марта 1922 года;

- вторая рота, “севастопольская”, (65 учеников) - 5 июля 1922 года;

- третья рота (63 ученика) - 19 ноября 1922 года.

В то же время ситуация с Морским корпусом была в политическом плане неопределенной, и в 1922 году французское правительство принимает решение пересмотреть устав корпуса; “сообщество” гардемаринов было распущено, что, и это вполне понятно, было воспринято ими тяжело. Тем не менее Франция предоставила стипендии на продолжение образования, и пять учеников поступили в морскую школу в Бресте. Многие уехали в Прагу, чтобы там получить высшее образование. Для кадетов-сирот была создана школа-детский дом: там вплоть до 1925 года насчитывалось две роты, а сама школа-детский дом была окончательно закрыта 25 июня 1925 года.

Приказ №51 от 25 мая 1925 года, подписанный вице-адмиралом Герасимовым, воскресил историю расформированного Морского корпуса в памяти его учеников и выпускников. Отмечая причиненные этим действием горечь и сожаление, приказ выбрал подходящий и своевременный момент, чтобы отдать должное патриотической идее, которая позволила возродить школу, и подчеркнул, что полученное образование обязательно окупится сторицей. А оно было дано 300 молодым людям.

Вот так в Африке закончился увлекательный период начавшейся при Петре Великом истории русского военного флота. Бывшие ученики Морского корпуса в Бизерте, разбросанные по миру, в глубине своих сердец хранят любовь к флоту, который позвал их к себе и дал воспитание. Можно склонить голову перед их огромной преданностью морской традиции.

Вы не ошибетесь, если скажете, что они с интересом, а может быть, и с ностальгией, следят за развитием флота на их родной земле - флота, от которого их отделяют большие расстояния, и на тех, кто в носящем имя Фрунзе ленинградском училище в помещениях, которые когда-то занимала школа Санкт-Петербурга, продолжает готовить морских офицеров. Потому что каким бы ни был политический режим, флот всегда остается самим собой, т.е. флотом.

1) Дюмесниль - один из командующих французскими военно-морскими силами. В ходе Первой мировой войны занимал в 1916-17 гг. пост координатора военных операций русского и французского флотов. В данном качестве принимал участие в наступательных операциях русского флота против немецко-турецких соединений в Черном море. В этой связи он являлся знатоком кораблей, состоявших на вооружении русского флота, а возможность овладения этим флотом Францией представляла собой одну из причин, побудивших Дюмесниля предложить своему правительству оказать помощь “белым” армиям.

2) Это нам подтвердила госпожа Ширинская в ходе разговора, который состоялся у нас с ней 27 марта 1992 года в рамках работы группы истории словесности при Высшем институте истории национального движения.

3) Из дипломатических архивов французского города Нант: телеграмма генерального резидента Франции в Тунисе Люциана Сана, направленная им 15 апреля 1922 года в 12:45.

4) Из дипломатических архивов французского города Нант, тунисское досье, коробка 7, том 5: говорится о том, что в официальном циркуляре, датированном 3 января 1923 года, содержался текст постановления от 20 декабря 1922 года, согласно которому из бюджета на нужды русских эмигрантов начиная с 15 апреля 1922 года ежегодно должна выделяться сумма в размере 300 тысяч франков.

5) “L’Avenir Social”, 23 января 1923 года, статья “Русские Врангеля”, подписанная Зугарди (Захиром Айяди).

6) Из дипломатических архивов французского города Нант: письмо гражданского инспектора Бизерты генеральному резиденту Люциану Сану от 21 июля 1924 года.

7) Капитан первого ранга Дюмесниль являлся офицером по связи при военно-морском флоте России в 1916-17 гг. и в этом качестве принимал участие в операциях русского флота в Черном море против германо-турецких сил.

8) Уцелел в Цусимском сражении.

9) Отсчитывает свою историю от школы математических наук и навигации, основанной Петром I в Москве в 1701 году. В 1715 году, после победы при Гангуте, отделение навигации школы было переведено в Санкт-Петербург, а его учеников стали называть гардемаринами.

Ученики школы были ярыми противниками Октябрьской революции 1917 года и выступили на стороне контрреволюции. Часть из них подалась на Дальний Восток и примкнула к Колчаку. Другие влились в ряды армии Врангеля.

24 февраля 1918 года распоряжением, подписанным Троцким, школа была распущена, хотя фактически она прекратила свое существование ранее - сразу же после захвата большевиками Петрограда.

В декабре 1918 года во Владивостоке Колчак возродил морскую школу: в ней обучалось 129 человек. После поражения белогвардейцев на Дальнем Востоке большая часть учеников школы, проделав долгий морской путь через Сингапур и Суэц, оказалась в конце лета 1920 года в Крыму.

20 октября 1919 года в Севастополе был учрежден свой Морской корпус - Южная мореходная школа. Она просуществовала вплоть до эвакуации войск Врангеля из Крыма в декабре 1920 - январе 1921 гг.

Учащиеся обеих школ - севастопольской и владивостокской - на борту сторожевого корабля “Якут”, яхты “Свобода” и броненосца “Генерал Алексеев” (всего в операции по эвакуации армии Врангеля было задействовано около 140 судов) были направлены в Константинополь, а затем в форт Джебель Кебир близ Бизерты. Их близких поселили в лагере Сфает, где был устроен и материально-технический склад.

Начался новый период в жизни Морского корпуса.